Уход в лес
Шрифт:
18
Здесь уместен другой вопрос. Насколько свобода желательна, и даже просто имеет смысл в рамках нашего исторического положения с его своеобразием? Не заключена ли своеобразная и легкомысленно недооцениваемая заслуга человека нашего времени в том, что он всё в большем объёме от свободы отказывается? Во многом он подобен солдату, марширующему к неизвестным ему целям, или строителю дворца, в котором будут жить другие; и это не самая плохая перспектива. Стоит ли отвергать перемены, которые только ещё происходят?
Тот, кто в развитии событий, сопряжённых с такими огромными страданиями, стремится найти осмысленные выгоды, натыкается на камень преткновения. Тем не менее, все прогнозы, основанные на голом предчувствии гибели, ошибочны. Скорее,
Мы касаемся здесь той необходимости, той судьбы, которая предопределена гештальту Рабочего. Родов не бывает без боли. Процессы продолжаются, и при любых поворотах судьбы, все попытки задержать их, вернуть их к исходным рубежам, будут скорее способствовать их ускорению.
Поэтому также полезно никогда не упускать из виду необходимость, если не хотите заблудиться в иллюзиях. Свободе, безусловно, сопутствует необходимость, и только если свобода с ней соотносится, новое состояние устанавливается. С временной точки зрения, каждое изменение необходимости влечёт за собой изменение свободы. Этим объясняется то, что представления о свободе родом из 1789 года сильно обветшали, и не способны больше решительно противостоять насилию. Сама свобода, напротив, не устаревает, хоть она и облачена всегда в одежды своего времени. К тому же её всегда нужно завоёвывать заново. Унаследованная свобода должна отстаиваться в той форме, которую придаёт ей столкновение с исторической необходимостью.
Нужно также признать, что отстаивать свободу сегодня стало особенно трудно. Сопротивление требует больших жертв; этим и объясняется численное превосходство тех, кто предпочитает подчинение. Тем не менее, только свободный способен творить подлинную историю. История – это форма, которую придаёт судьбе свободный человек. В этом смысле он, разумеется, может заменять собой остальных; его жертва засчитывается всем остальным.
Мы полагаем, что то полушарие, где царит необходимость, мы уже в его основных чертах исследовали. Мы изобразили здесь техническое, типическое, коллективное, порой величественное, порой ужасающее. Теперь мы приближаемся к другому полюсу, где одиночка действует не только как страдающий, но и как судящий и вершащий приговор. Здесь перспективы меняются; они становятся более духовными, более свободными, но и заметно более опасными. Тем временем нельзя было начинать с этой части проблемы, поскольку необходимость всегда ставится на первый план. Необходимость может подступать к нам в виде принуждения, страдания, хаоса, даже в виде самой смерти – в любом случае её требуется усвоить как урок.
Таким образом, дело не в том, чтобы изменить основы мира труда; скорее его способно освободить великое разрушение. Можно было бы построить другие дворцы вместо этих термитников, как того утопии частично требуют, частично опасаются; но таким простым план никогда не был. Дело также не в том, чтобы не платить времени дань, которую оно требует, поскольку свободу и долг возможно сочетать.
19
Следует принять во внимание и следующее возражение: нужно ли вообще ввязываться в катастрофу? Нужно ли, хотя бы и в духовной области, подходить к краю вод, водопадов, водоворотов, глубоких пропастей?
Это возражение не стоит недооценивать. Здравый смысл настоятельно предписывает намечать себе безопасный маршрут и придерживаться его. Эта дилемма на практике подобна процессу вооружения. Вооружение создаётся на случай войны, в первую очередь, как средство защиты. Затем оно возрастает до того предела, после которого кажется, что оно само по себе войну подгоняет и притягивает. Это та степень инвестирования, которая в любом случае приводит к банкротству. Так можно предположить, что именно системы громоотводов, в конечном счёте, и вызывают грозы.
Это же правило справедливо и в духовной области. Когда слишком много размышляют об обходных путях, о проезжих дорогах забывают. Так и в нашем случае – одно не исключает другого. Наоборот, здравый смысл требует все возможные случаи в их совокупности предусматривать, и на каждый случай готовить свою серию шахматных ходов.
В нашем положении мы обязаны считаться с катастрофой, засыпать с мыслями о ней, чтобы ночью она не застала нас врасплох. Только благодаря этому мы получим тот запас безопасности, который дарует возможность осмысленных действий. В условиях полной безопасности мышление заигрывает с катастрофой; оно включает катастрофу в свои планы как величину маловероятную и покрываемую мелкой страховкой. В наши дни всё наоборот. Мы должны вложить в катастрофу весь наш капитал – для того, чтобы сохранить золотую середину, путь которой стал узким, как лезвие ножа.
Знакомство со срединными путями, предписываемыми здравым смыслом, по-прежнему необходимо: они подобны стрелке компаса, определяющей каждое движение и каждое отклонение. Только так и можно прийти к норме, одобряемой всеми без того, чтобы их принуждали к этому насилием. Тогда же и границы прав будут соблюдаться; только это и приводит к долгосрочному триумфу.
Не может быть сомнений в том, что и поныне существуют правовые нормы, признаваемые всеми. Вполне очевидно, что мы переходим от национальных государств, и даже от крупных территориальных единиц к планетарным порядкам. Этого можно достичь договорами только в том случае, если у партнёров есть к этому воля, что должно быть доказано в первую очередь ограничением своих притязаний на суверенитет – поскольку подобное отречение сулит многие выгоды. Существуют идеи и существуют также и факты, на основе которых великий мир уже может быть заключён. Этот мир предполагает уважение к границам; аннексия провинций, депортация народов, создание территориальных коридоров и разделы по параллели увековечивают насилие. Поэтому определённое преимущество заключается в том, что до подобного мира ещё далеко, и благодаря этому всё чудовищно огромное нуждается ещё в одобрении.
Версальский мир уже заключал в себе Вторую мировую войну. Основанный на голом насилии, он стал новым Евангелием, которое самим своим существованием одобряло любое насилие. Ещё один мир, заключённый по тому же образцу, просуществовал бы и того меньше, закончившись разрушением Европы.
Впрочем, разные иные политические идеи мало нас занимают. Всё дело, напротив, в опасностях и страхах, подстерегающих одиночку. Всё те же противоречия раздирают его. Сама по себе его жизнь наполнена желанием посвятить себя своей профессии и своей семье, к чему и лежат его наклонности. Но вот эпоха предъявляет свои требования – бывает, что условия потихоньку ухудшаются, а бывает, что он вдруг видит себя атакованным с неожиданной стороны. Экспроприация, принудительные работы и даже худшие вещи вторгаются в его жизнь. И вскоре ему становится ясно, что нейтралитет будет равносилен самоубийству: как говорится, с волками жить – или по-волчьи выть, или вступить с ними в бой.
Как в подобном бедственном положении сможет обрести он нечто третье, что никогда не погибает полностью во всех этих переменах? Пожалуй, только в своём качестве одиночки, в своём человеческом бытии, остающемся непоколебленным. В подобных положениях нужно ценить как великую заслугу то, что знание о правильных путях не утрачивается полностью. Кто избегал катастроф, тот знает, что он, в сущности, обязан этим помощи простых людей, над которыми не имели власти ни ненависть, ни ужас, ни автоматизм расхожих мнений. Они сопротивлялись пропаганде с её поистине демоническими нашёптываниями. Бесчисленные благословения звучат, когда подобные добродетели обнаруживаются, как, например, у Августа, у вождей народов. На этом основаны империи. Власть царя не в том, чтобы убивать, но в том, чтобы даровать жизнь. На этом покоится одна из величайших надежд: то, что среди бесчисленных миллионов можно встретить совершенного человека.