Уход в лес
Шрифт:
Тем, кто не позволяет грубо от себя отделаться, открывается положение ухода в Лес. К нему и священник может посчитать себя принуждённым, если он верит, что без таинств никакая высшая жизнь невозможна, и в утолении этого голода усматривает он своё служение. Это приводит в Лес, к существованию, которое всегда возвращается во времена гонений, и которое многократно описано, как, например, в истории святого Поликарпа или в мемуарах благородного д’Обинье, шталмейстера Генриха IV. Из новых можно назвать Грэма Грина с его романом «Сила и слава», чьё действие разыгрывается в тропическом ландшафте. Лес в этом смысле, разумеется, повсюду; он может быть даже в кварталах крупного города.
Более того, речь
Хорошо, если церковь способна создавать оазисы. Ещё лучше, если человек на этом не успокаивается. Церковь может придать поддержки, но не придать существования. Всё же в церкви мы, с точки зрения институциональности, по-прежнему на Корабле, по-прежнему в движении; покой мы обретём в Лесу. Человек внутри себя принимает решение; никто не может сделать это за него.
Пустыня растёт: выцветшие и бесплодные кольца сжимаются вокруг. Уже убывают предполья осмысленности: сады, плодами которых кормятся беспечно, пространства, обороняемые устаревшими орудиями. И тогда законы становятся двусмысленными, оружие – заточенным с обоих концов. Горе тому, кто несёт пустыню в себе: а кто нет, тот, даже если он заперт в клетке, несёт в себе ту изначальную субстанцию, что вновь и вновь гарантирует плодородие.
23
Никто из живых не избежит двух пробных камней, двух мельничных жерновов: сомнения и боли. Оба они есть великие орудия нигилистической редукции. Через них нужно пройти. В этом заключается задание, экзамен на аттестат зрелости для нового века. Этого никто не минует. Поэтому в некоторых странах земли в этом зашли далеко, несравненно дальше других, и, вероятно, даже дальше, чем в тех странах, которые считаются отсталыми. Это различие между странами относится к числу оптических иллюзий.
Как же звучит этот страшный вопрос, который Ничто ставит перед человеком? Это всё та же старая загадка, заданная Сфинксом Эдипу. Человека вопрошают о нём самом – знает ли он имя странного существа, передвигающегося во времени? Его пожрут или венчают на царство, в зависимости от ответа, который он даст. Ничто хочет знать, созрел ли человек для Ничто, живы ли в нём ещё ростки того, что не уничтожит никакое время. В этом смысле Ничто и время идентичны; и это верно, поскольку чем больше власти у Ничто, тем дороже становится время, даже в самых малых своих отрезках. Одновременно с этим множатся аппараты, то есть: арсенал времени. На этом основано ошибочное мнение, что аппараты, и особенно машинная техника, ничтожат мир. Всё происходит наоборот: аппараты возросли до столь колоссальных размеров, они столь близко подобрались к человеку, что для человека тот древний вопрос вновь стал актуальным. Они являются свидетелями, в которых нуждается время для того, чтобы продемонстрировать органам чувств человека своё превосходство. Если человек отвечает правильно, аппараты теряют свой магический блеск и покоряются его руке. Это нужно понять.
Это главный вопрос: время вопрошает людей о своей власти. Этот вопрос направлен на сущностное. Всё, что выступает на первый план во враждебных царствах, оружие, нужда, относится к режиссуре, ставящей эту драму. Нет сомнения в том, что человек и в этот раз, как всегда, одолеет время, прогонит Ничто обратно в свою пещеру.
К опознавательным знакам ситуации вопрошания относится одиночество. Оно кажется особенно удивительным во времена, когда процветает дух общности. И всё же то, что коллективное выступает как бесчеловечное, является частью опыта, миновавшего лишь немногих. Это всё тот же парадокс: в той мере, как завоёвываются всё более широкие пространства, свобода одиночки всё более и более сужается.
Констатацией этого одиночества можно было бы закончить эту главу, ибо какая польза в том, чтобы касаться тех положений, из которых никакие средства и никакие духовные вожди не могут вывести? О том, что это именно так, имеется молчаливое согласие, и существуют вещи, которые обсуждают неохотно. К положительным свойствам нынешнего человека относится настороженность по отношению к возвышенным банальностям, объективная потребность в духовной чистоте. Прибавьте к этому сознание, распознающее даже самую тихую фальшивую ноту. В этом отношении у людей сохранилось ещё чувство стыда.
И всё же речь идёт о форуме, на котором происходит нечто значительное. Однажды, быть может, самой сильной будут считать ту часть нашей литературы, которая менее всего исходила из чисто литературных намерений: все эти записки, письма, дневники, которые писались во всех этих больших охотничьих загонах, «котлах» и живодёрнях нашего мира. Узнают, что человек в своём «de profundis» достигал таких глубин, что смог прикоснуться к первоосновам и сокрушить жестокую власть сомнений. Утрата страха следует за этим.
О том, что представляет собой подобное намерение, даже если оно и потерпело неудачу, можно увидеть по найденным в вентиляционной шахте тюрьмы записках Петтера Моэна, норвежца, погибшего в немецком плену, которого по праву можно назвать духовным наследником Кьеркегора. Почти всегда лишь благодаря счастливому случаю сохранялись подобные записи, как, например, письма графа Мольтке. Они позволяют, как бы сквозь щель, взглянуть на мир, считающийся исчезнувшим. Можно предвидеть, что вскоре к этому присоединятся документы из большевистской России, добавив к тому, что, как полагают, можно там наблюдать, новый, неизвестный пока смысл.
24
Другой вопрос состоит вот в чём: как следует готовить человека к путям, ведущим его во мрак и неизвестность? Это та задача, решение которой ожидалось в первую очередь от церквей, что и происходило в большом числе известных и в ещё большем числе неизвестных случаев. Доказано, что церкви и секты несут в себе большую силу, чем то, что называют сегодня мировоззрением, что в большинстве случаев означает: вознесённое до уровня убеждений естествознание. Поэтому можно видеть с какой злобой тирания преследует даже таких безобидных существ, как Исследователи Библии – та же самая тирания, которая отводит почётные места физикам-атомщикам.
О хорошем инстинкте свидетельствует то, что молодёжь заново начинает интересоваться культами. Даже если церкви не способны более создавать необходимое пространство, всё же это движение важно, поскольку оно даёт предмет для сравнения. Это показывает как былые возможности, так и то, чего можно ещё ожидать. О былых возможностях ныне судят только по очень ограниченной области, а именно – области истории искусств. Однако то, что все эти картины, дворцы и города-музеи ничего не стоят по сравнению со стихийной творческой силой – в этом футуристы были правы. Великий поток, который оставил после себя все эти произведения, подобно пёстрым ракушкам на берегу, не может иссякнуть – он берет своё начало в подземных глубинах. Человек найдёт себя, если спустится в эти глубины. И этим учредит он одно из тех мест, где станет возможен оазис в этой пустыне.