Уход в лес
Шрифт:
Этот процесс имеет два полюса – первый это целое, которое оформляется всё могущественнее и движется вперёд, преодолевая любое сопротивление. Это завершённый манёвр, имперская экспансия, совершенная уверенность. На другом полюсе мы видим одиночку, страдающего и беззащитного, в столь же совершенной неуверенности. Оба эти полюса взаимообусловлены, поскольку грандиозное развёртывание власти питается страхом, и принуждение эффективнее всего там, где чувствительность повышена.
Если в своих бесчисленных дерзновениях искусство займётся этим новым положением человека как своей подлинной темой, оно выйдет за рамки банальных описаний. Более того, речь идёт об экспериментах с наивысшей целью, состоящей в том,
13
Страх принадлежит к числу симптомов нашего времени. Он стал тем более пугающим от того, что принадлежит эпохе большой индивидуальной свободы, когда даже нужда, как её, например, изображал Диккенс, стала почти неизвестной.
Как же дошло до подобной перемены? Если вам нужен конкретный день, то ничто не подходит лучше, чем день гибели «Титаника». Здесь ярче всего контраст света и тени: высокомерия прогресса и паники, повышенного комфорта и разрушения, автоматизма и катастрофы – проявившийся в транспортной аварии.
По сути, растущий автоматизм и страх тесно друг с другом связаны, как раз в той степени, в какой человек отказывается от способности принимать решения в пользу технического облегчения жизни. Это приносит ему разнообразные удобства. Но вместе с этим с необходимостью происходит и дальнейшая утрата свободы. Одиночка в обществе больше не подобен дереву в лесу, скорее он подобен пассажиру быстро передвигающегося транспорта, который может называться «Титаником», а может и Левиафаном. Пока погода хороша, а виды приятны, он едва ли замечает то состояние минимальной свободы, в котором он оказался. Наоборот, наступает оптимизм, ощущение силы, навеянное скоростью передвижения. Всё меняется, когда появляются огнедышащие острова и айсберги. И тогда техника не только превращается в нечто далёкое от комфорта, но и становится заметным недостаток свободы – если бы дело касалось победы над стихийными силами, одиночки бы сохранили свою силу, осуществляя свою абсолютную командную власть.
Подробности этого положения известны и неоднократно описаны: они лежат в области нашего непосредственного опыта. Здесь может возникнуть возражение, что бывали уже времена страха, апокалиптической паники, без того, чтобы этот автоматический характер их подготавливал и сопровождал. Мы оставим это возражение без рассмотрения, поскольку автоматическое становится страшным только тогда, когда оно проявляет себя как одна из форм, стилей злого рока, как это столь непревзойдённо изображал Иероним Босх. Пускай это будет хоть современный, совершенно особенный страх, хоть временный стиль всё возвращающегося Мирового Ужаса – мы не хотим задерживаться на этом вопросе, вместо этого мы хотим задать встречный вопрос, который нам больше по душе: можно ли ослабить страх, пока автоматизм не только продолжает существовать, но и, как можно предположить, продолжает совершенствоваться? Можно ли, оставаясь на Корабле, в то же самое время сохранять способность принимать собственные решения, что означает – не терять своих корней, укрепляя их связь с первоначалом? Это и есть подлинный вопрос нашего существования.
Это также вопрос, стоящий за каждым страхом сегодняшнего времени. Человек вопрошает о том, как он может избежать уничтожения. Если в эти годы в любой точке Европы вы разговоритесь вдруг со знакомыми или незнакомыми людьми, то беседа вскоре обратится к общему, и обнаружится весь масштаб бедствия. Вы обнаружите, что почти все эти мужчины и женщины охвачены той паникой, которая была неизвестна у нас со времён раннего средневековья. Увидите, что они отдаются своему страху со своего рода одержимостью, открыто и без стыда выставляя на обозрение его симптомы. Окажитесь при каком-то состязании душонок, спорящих о том, что лучше – убежать, спрятаться или совершить самоубийство, и, сохраняя полную свободу, размышляющих о том, какими средствами и уловками приобрести им расположение ничтожеств, если те приходят к власти. И с ужасом догадаетесь, что нет той подлости, на которую они не согласятся, если это потребуется. Среди них вы увидите сильных, здоровых мужчин, с детства участвующих в соревнованиях. Спросите себя, зачем же они тогда занимаются спортом.
Ныне люди не только напуганы, но сами в то же время пугающи. Их настроение переходит от страха к открытой ненависти, если они видят, как слабеют те, кого они только что боялись. И не только в Европе встречаются подобные сборища. Паника ещё сильнее сгущается там, где автоматизм нарастает и приближается к совершенным формам, как, например, в Америке. Там паника находит себе лучшую пищу; она распространяется по сетям со скоростью, которая может соперничать со скоростью молнии. Уже сама потребность получать новости по нескольку раз в день есть признак страха; воображение разгоняется и застывает на высоких оборотах. Все эти антенны больших городов подобны волосам, вставшим дыбом. Они как будто вызывают демонов.
Несомненно, Восток не представляет собой исключения. Запад боится Востока, Восток боится Запада. Во всех точках мира живут в ожидании ужасающих нападений. Во многих местах к этому прибавляется страх гражданской войны.
Грубый политический механизм – не единственный повод для подобного страха. Кроме этого существует много других бесчисленных ужасов. Они приносят с собой ту неуверенность, в которой всегда надеются на врачей, избавителей и чудотворцев. Всё, что угодно может стать предметом для страха. Это предвестник гибели более явный, чем любая физическая опасность.
14
Главный вопрос в этих вихрях звучит так – можно ли освободить человека от страха? Это гораздо важнее, чем вооружить его или снабдить медикаментами. Сила и здоровье принадлежат бесстрашному. Напротив, страх охватывает даже вооружённых до зубов – причём их в первую очередь. То же самое можно сказать и о тех, кто купается в роскоши. Оружием и сокровищами не изгоняют угрозу. Это всего лишь вспомогательные средства.
Страх и опасность настолько тесно взаимосвязаны, что вряд ли можно сказать, какая из этих сил порождает другую. Страх важнее, поэтому с него и следует начинать, если нужно распутать этот узел.
По-другому это можно сформулировать так: необходимо предостеречь от попытки начать с опасности. Кроме того, попытки стать страшнее чем то, что тебя пугает, также не приведут к решению. Это классическое соотношение красного и белого, красного и красного и завтра, быть может, белого и цветного. Ужас подобен огню, стремящемуся пожрать мир. Вместе с этим умножается и чувство страха. Поэтому легитимное право на господство принадлежит тому, кто положит конец ужасу. Им станет тот, кто, прежде всего, укротил свой собственный страх.
Кроме того, важно понимать, что страх невозможно изгнать полностью. Это не уводит нас за пределы автоматизма, но, наоборот, приводит во внутренний мир человека. Страх всегда оставался важным собеседником в том диалоге, в котором человек советуется сам с собой. При этом страх тяготеет к монологу, в этой исключительной роли оставляя за собой последнее слово.
Напротив, если этот разговор обращается в диалог, человек способен в нём участвовать. При этом разрушается иллюзия безысходности. Станет очевидно, что, кроме автоматического, другое решение по-прежнему существует. А значит, существует второй путь, или, другими словами, свобода принятия решений восстановлена.