«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского
Шрифт:
А есть и противоположные примеры, как в случае со вторым побегом казака Самойлы Пальгова в Иргизские скиты (см. приложение к этой главе), когда после общения со старообрядческими наставниками беглый казак сам вернулся с повинной к туркестанскому начальству, несомненно, чтобы смиренно испить всю чашу страданий.
Свидетельств такого рода (о влиянии религиозных наставников) очень немного: старообрядцы сами таких свидетельств не сохраняли, а начальству нужны были только отрицательные примеры. Однако нельзя не задуматься о роли «начётчиков-старообрядцев», которых все кому не лень называют зачинщиками и идеологами «бунта». Да и вообще нельзя пропустить тот факт, что речь идёт о войске с преобладающим старообрядческим населением. Правда, данные варьируются очень сильно. По данным 1858 года, в УКВ «раскольников» и единоверцев было в два раза больше, чем православных (это если верить Витевскому, стр. 3), однако уже 30 лет спустя после тех статистических данных и 10 лет спустя после описываемых событий, в 1885 году, только в городе Уральске было 12 630 старообрядцев и единоверцев и 10 112 православных, из которых 9389 человек были невойсковые, а из казачьего населения к православию принадлежали только 723 человека; то есть соотношение было меньше чем 1:10 даже в сердце УКВ, Уральске,
Самодельная икона XIX века
Предоставлено П. Е. Чумаковым
Как бы критически или одобрительно мы ни относились к статистическим материалам о размерах старообрядческих приходов в УКВ в XVIII–XIX веках, записанным самими староверами, православным Синодом, различными государственными учреждениями и частными исследователями, одно не поддаётся сомнению: несмотря на организованные усилия государства ослабить влияние и популярность «раскола» в УКВ, старообрядческие приходы намного превышали своей численностью православные приходы. И почти все, когда-либо писавшие на тему старообрядчества в УКВ, отмечали, что многие, посещавшие православную церковь, делали это исключительно из карьерных соображений (см. приложение к этой главе). Зачастую бывало и так, по свидетельству того же Витевского, что начальник, посещавший православную или даже единоверческую церковь, пока он находился на службе, начинал креститься двупёрстно, отпускал бороду и начинал посещать какой-нибудь старообрядческий толк, как только он уходил в отставку. Бывали случаи, когда по выходе в отставку казаки принимали и схиму, как это сделал полковник Буренин, герой Отечественной войны. Закончив свою военную карьеру, он поселился в старообрядческом Сергиевом скиту, постригся в монахи и прожил остаток своей жизни в аскетизме и молитвах (Витевский, стр. 68). Поверхностность православия в администрации УКВ была известна и центральным властям. Например, епископ Лука писал по поводу антираскольничьих меропрятий, проводимых в ЯКВ (то есть в Яицком войске, ещё до Пугачёвского восстания), что «войсковой атаман и старшины, при бывшем розыске о раскольниках, оказались в наибольшем подозрительстве» («УВВ», 1870, № 19).
Важность старообрядчества в УКВ государство понимало. Попытки извести «раскол» в УКВ были бы равны ведению операции против самого УКВ, поэтому в 1756 году по ходатайству оренбургского губернатора И. И. Неплюева Военная коллегия приказала «всякие розыски и преследования раскольников на Яике прекратить». А Екатерина II в 1795 году официально узаконила право уральских казаков употреблять старопечатные книги и старые обряды. Однако буква царских указов расходилась с буквой государственной политики по отношению к староверам. Война со старообрядчеством была и довольно явной, и подспудной. Было даже такое предложение атамана Столыпина: «На бумаге считать раскол уничтоженным в войске Уральском, то есть официально не упоминать о нём. Правительство докажет этим своё пренебрежение к политическому значению раскола» (Витевский, стр. 122).
Когда главные участники событий принадлежат к определённой религии, нелишне будет принять во внимание некоторые аспекты их религиозных воззрений, тем более что эти религиозные особенности были выбраны войсковой администрацией в «козлы отпущения» и стали «причиной» репрессий, а также эти самые религиозные особенности сыграли значительную роль в том, как развернулись события в 1870-х.
В результате многовековых преследований старообрядцев осталось мало, а грамотных старообрядцев, знакомых со старообрядческой догмой, – и того меньше, а среди историков, писавших о событиях 1870-х годов, их нет вообще.
Неудивительно, что религиозные воззрения старообрядцев знакомы широкому кругу людей по случайным источникам: по художественным произведениям вроде фильма «Тени исчезают в полдень» (угрюмые злобные антисоветчики, не имеющие друзей и даже не любящие своих детей) и по антирелигиозной пропаганде советских времён, пугающей нас рассказами о самоубийствах всевозможных сектантов и об убийствах, в том числе собственных детей. Неудивительно также, что в результате такого «образования» отношение к старообрядцам если не поголовно отрицательное, то всё равно настороженное.
Просветительная литература по старообрядчеству полна такого количества мусора, что в потоке макулатуры трудно найти информированное и грамотное описание догмы, а уж тем более всех хитросплетений в развитии этой догмы. А среди добросовестной, объективной литературы ещё нужно суметь найти писателя, который и сам является старообрядцем и пишет о своей вере не понаслышке, а основываясь на собственном опыте. Конечно, «нельзя не сознаться в том, что сами раскольники могут лучше знать истинные стремления своих собратий, чем посторонние исследователи раскола» (Нильский, стр. 37), но старообрядцы не имели права «пропагандировать» свои взгляды вплоть до конца XX века, а потому и не существовало традиции старообрядческой общеобразовательной литературы, рассчитанной на широкую публику.
К сожалению, я являюсь продуктом типичного советского воспитания. Живя вдалеке от старообрядческой общины, я не получила полноценного «домашнего образования» и не научилась принимать все внешние атрибуты старообрядчества за аксиому. Я не обладаю такой же силой духа отстаивать веру моих предков, какой обладали наши бабушки и дедушки, и нет у меня таких знаний Священного Писания, какими блистали практически все члены нашего семейства в старшем поколении. Нет, я совсем не ровня своим предкам и не дерзну выдавать своё мнение за «учёное».
Но я жила рядом с этими людьми, я их помню, я их знаю. И для меня они не пугала из книжек по религиозному «просвещению», а нормальные (и в большинстве совершенно замечательные!) люди. Я готова засвидетельствовать, что, вопреки всем мифам, старообрядцы умеют и петь, и смеяться, и танцевать; есть такие, кто и на пианино играет. И покушать любят, и как вкусно готовят для регулярных семейных посиделок! Только на их столах вы не увидите раков (потому что они «грязные») или бутылку с водкой или пивом (разве что для гостя-нестаровера). Если и будет спиртное, то своего приготовления: на юге – вино, в Сибири – наливочка. И пить будут очень в меру: одна стопочка на весь вечер. И не будет никто валяться пьяный под столом и затевать пьяные склоки и драки. И никто не будет курить за столом и вообще в доме, а многие никогда не курили и не будут курить, потому что табак – это грех. А значит, в домах староверов не воняет, как во многих других местах. А тот, кто и курит (не все же сильны духом!), то делает это подальше от дома и от стола, чтобы не опоганить скверной иконы и еду. И никто не матерится. В среде уральцев меня всегда очаровывает русская речь: красочная, красивая – ни тебе пошлых анекдотов, ни тебе хамства и грубостей. Не могу сказать за всех староверов России, но такими я запомнила и знаю уральских староверов из сосланных в Казахстан казаков. Однако есть один момент, в котором мифы про староверов совпадают с действительностью: они строги нравами. Есть некоторые принципы, которыми поступиться нельзя, потому что альтернатива – это погибель бессмертной души своей и вечные муки в геенне огненной. Компромиссы и индульгенции не предусмотрены.
В противостоянии 1870-х казаки-староверы нашли себя в теологической ловушке, из которой нельзя было найти приемлемый с общепринятой точки зрения выход, а точнее: нельзя было избежать самопожертвования.
Истинный христианин обязан жить по заповедям, данным людям самим Богом. Их десять. Не каждый человек сходу скажет все десять, но некоторые заповеди известны всем, какой бы религии люди ни придерживались. Даже атеистам. Шестая заповедь гласит: не убий. Не человек сотворил жизнь, а Бог, а потому жизнь человеческая не принадлежит другому человеку или себе самому: не ты дал, не тебе и забирать. Поэтому христианство в корне против любого убийства, в том числе и самоубийства. Истории о старообрядцах, склонных кончать самоубийством чуть ли не тысячами, – из числа провокационных мифов, состряпанных государственным аппаратом ещё с начала раскола церкви в России: «Готовясь к концу мира, одни умирали голодной смертью, другие сжигали себя, третьи строили гробы, чтобы лечь в них перед вторым пришествием, читали друг над другом молитвы, отпевали друг друга. Были ещё и омут, и топор, и нож», – какая чушь, какая неинформированность. Такие мифы создаются по принципу: «Слышал звон, да не знаю, где он». Мученическая смерть в очистительном огне не была самоубийством в обыкновенном смысле; такую смерть принимали только когда не было возможности продолжать исправлять религиозные обряды «как положено», когда правительственные войска вот-вот возьмут штурмом последний приют/цитадель и отнимут детей, которых, по их молодости и неопытности, «погубить» легче всего, когда выбор был между верностью Богу или дьяволу. Практика массовых самосжиганий начала формироваться во времена правления царевны Софьи и продолжилась в правление Петра I, когда законы против «раскола» стали особенно свирепыми, вплоть до наказания смертной казнью за принадлежность к «старой вере»; смертная казнь также могла быть на «очистительном» костре (вспомните казнь протопопа Аввакума), так что старообрядцу в любом случае грозила мученическая смерть в огне, но в случае самосжигания старообрядец избегал предварительных (и обязательных!) пыток (Нильский, стр. 54–56). Если бы правительственные войска не атаковали старообрядческие поселения и монастыри, то не было бы и самосожжений. Но таких радикальных общин было сравнительно мало даже до того, как отменили смертную казнь за принадлежность к «расколу». Смягчился закон – прекратились самосожжения среди «раскольников».
На заповеди «Не убий» основан один из краеугольных принципов христианства: непротивление злу насилием. Этот принцип тоже на слуху у всех, даже у тех, кто не знаком со старообрядчеством и не очень-то знаком с христианством. Все, кто окончил школу в России, «проходили про Льва Толстого» и его духовные искания в последние годы, его личную интерпретацию учения Христа. С христианской доктриной, так же как и с доктриной Льва Толстого, можно соглашаться или не соглашаться, но для правильного понимания событий 1870-х годов её нужно понять, а также понять и то, что участники событий в подавляющем большинстве были убеждённые христиане, абсолютно верящие в христианское учение. Более того, казаки-старообрядцы очень отличались от большинства христиан (и других старообрядцев) в России своим теологическим образованием. Россия была страной, где подавляющее большинство населения не умело ни читать, ни писать и не имело никаких интеллектуальных занятий… Достаточно почитать повесть Н. Ф. Решетникова «Подлиповцы», чтобы понять весь ужас и убожество крестьянской жизни того времени (кажется, это единственное произведение в русской литературе XIX века, посвящённое жизни именно крестьян/крепостных, а не дворни, которая ошивалась вокруг дворянства), или взглянуть на статистику грамотности по результатам переписи 1897 года, по которой на Урале светская (общепринятая) грамотность была от 10 до 20 %, и этот уровень был выше, чем во многих районах Российской империи. То, что грамотных людей в принципе было очень трудно найти, свидетельствует и объявление в местной газете о вакансиях на должности инструкторов в учебной сотне: «Докладные записки грамотными казаками должны непременно писаться собственноручно, как кто может, и должны быть поданы не позже 1 сентября. Особенно хорошего знания грамоты от поступающего в сотню не требуется. Знание арифметики не обязательно» («УВВ», 1878, № 29, стр. 4). Во время расследования событий 1870-х годов мне довелось перечитать огромное количество документов из переписки министров и губернаторов. Можно было бы предположить, что генералы и министры выбирали себе в секретари не совсем безграмотных людей, но как часто я, глядя на многостраничные рапорты, ловлю себя на мысли (как учительница русского языка, пусть бывшая и многое уже забывшая из родной речи и правил правописания – всё ведь ржавеет в бездействии, и тем более на расстоянии, в том числе и языковые навыки!), как часто я ловлю себя на мысли, что эти секретари не сдали бы выпускной экзамен в моём классе. Нельзя давать аттестат зрелости человеку, делающему по 25 ошибок на каждой странице. Уж если таков был уровень грамотности на министерском уровне, то чего можно было ожидать от простонародья в глубинке? Многочисленные документы, использованные в этой книге, свидетельствуют о поистине трагическом положении образования в Российской империи. В такой безграмотной стране уральские казаки поддерживали чуть ли не стопроцентную грамотность, пусть и не светскую.