«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского

Ефремова Татьяна Ивановна

В свете таких убеждений для старовера, который старается всем образом жизни держаться в стороне от Антихриста, поставить подпись – всё равно что помахать красной тряпкой перед быком, всё равно что поставить на себя печать проклятия, открыться Антихристу: вот он я! Списков, паспортов и прочих бумаг, удостоверяющих личность, боялись в буквальном смысле как огня, как геенны огненной!

Поимённый список мещан г. Казалинска, 1910 г.

ЦГА РК, ф. 267, о. 1, д. 31, л. 31

По этой причине каждая ревизская сказка проходила в УКВ с боем, и ни одной из них, наверное, нельзя верить, потому что от них увиливали кто и как мог. Доходило до того, что отдельных казаков даже казнили, лишь бы заставить остальных «записаться». Ревизские сказки 200–300-летней давности трудно проверить, но столетней давности проверить ещё можно. В 1910 году в городе Казалинске была проведена

перепись мещан, в которую вошли (или должны были войти) все проживавшие там уральцы. Все мои предки должны быть помечены там. Однако то в одной семье, то в другой записи ревизии не совпадают с реальностью. Мой прадед Иосиф Федотович Гузиков значится в ней холостым мужчиной 45 лет, а я-то точно знаю, что он, конечно, был женат и имел к 1910 году уже не менее 10 детей. Но ни моя прабабушка не фигурирует в том списке как его жена, ни сёстры и братья моей бабушки, как будто их и не было. Да и возраст у прадеда был другой, намного младше. Зачем он себе годы прибавил? И его старший брат приписал себе годков. Да и вообще все Гузиковы прибавили себе возраст, причём один из сыновей якобы 50-летнего Фомы Федотовича указал свой возраст 38 лет, как будто так могло быть, а сам Фома якобы родился у 15-летнего Федота Яковлевича. И в другой семье моих предков – Ягановых – тоже не обошлось без странностей. Моего прадеда Устина Ивановича сборщики информации «заловили» дважды, видимо, сначала в доме его отца, а потом в его собственном доме. И пришлось ему «давать показания» дважды. В переписи эти записи под номерами 726 и 730, и составители переписи сами выяснили, что эти две записи об одной и той же семье. По одной из записей Устину Ивановичу 36 лет, по другой – 28. Узнаю ли я когда-нибудь точную дату его рождения? По одной записи его жену зовут Александра Ивановна, по другой – Лизавета. Так как же звали мою прабабушку? По одной записи у него есть лишь один ребёнок – сын 9 лет, а по другой записи сын исчезает, но появляются две дочки. И ни в одной из этих записей не указан мой дед, а я-то точно знаю, что к тому времени он уже родился. Эти «ошибки» можно было обнаружить только потому, что эту семью опросили дважды, и потому, что в семье ещё жива память о тех людях. А сколько недостоверных сведений скрывается за каждой записью этой переписи? Достаточно взглянуть на почти все записи и увидеть бесконечные помарки в возрастах, когда человеку то 23, то 30, то 39, то 65, и сразу же легко вообразить, как проходили эти переписи: как допросы, во время которых семья была под перекрёстным огнём – когда было то? а это? а когда ты женился? а когда ты здесь поселился? а сын женился уже в этом доме? и т. д., чтобы собирающий сведения мог сличить ответы и записать более-менее достоверные данные, потому что добровольно никто сведения не давал. А по внешнему виду чиновник, человек со стороны, не мог различить, сколько лет может быть сидящему перед ним бородачу: то ли 25, то ли 35, а то ли все 50. Например, Григорий Андреевич Шурыгин записан в той самой казалинской переписи как родившийся в 1850 году, а по спискам осуждённых уральцев, сосланных в Туркестанский военный округ, он был 1830 года рождения. 20 лет разницы в возрасте – и никому из записывающих не пришло в голову, что приписываемый возраст не подходит этому человеку. А сами бородачи несли что попало… Видимо, запутывали Антихриста как могли.

Мой папа помнит, как взрослые вели разговоры по поводу переписи населения, проходившей в середине 1950-х годов: мол, говори им что попало, что в голову придёт… Чем больше наболтаешь, тем быстрее отстанут. И действительно, такую околесицу несли… Как можно отнестись к такой записи о семье из деда и внука всё из той же казалинской переписи 1910 года: деду 66 лет, а внуку – 50 (запись № 67)? Или запись № 414: отцу 44 года, сыну – 33? И всё это записывалось!

Даже почти сто лет спустя после описываемых событий многие (самые крепкие!) староверы продолжали жить без паспортов, не регистрируя детей, не регистрируя мёртвых, не получая пособия и пенсии, ведь там везде надо расписываться, а это грех (и по великому секрету добавлю, что такие беспаспортные нелегалы до сих пор ещё есть – не скажу, кто и где)! В 1953 году Советский Союз ввёл обязательную паспортизацию, и вот тогда многим даже из самых крепких (или, если хотите, самых упёртых) староверов пришлось покориться и брать паспорта. Мне довелось услыхать красочное признание одной нестароверки, работавшей в ЗАГСе Кармакчинского района в 1950-х годах, сколько она подделывала свидетельств о рождении, чтобы выправить паспорта староверам. Мы говорим о временах, когда уже все дети ходили в государственные школы, все знали и про радио (которое многие даже слушали), и про кино (в которое многие ходили), и про мотоциклы (которые у некоторых были). Несмотря ни на что, староверы продолжали опасаться печати Антихриста. Совсем недавно, уже в XXI веке, проходил Всероссийский собор староверов (я слышала о нём от знакомых), на котором обсуждался вопрос о греховности или негреховности пенсий. Как видите, дебаты о подписях не утихли. Неудивительно, что в 1874 году идея о подписках, мягко выражаясь, не была популярной.

Для администрации УКВ всё это было не внове. Как будто они не знали, каковы староверы! Почему Бизянов решил, что он может застращать казаков? Почему он решил, что его должны бояться больше, чем Божьей кары? Ещё один пример административной самонадеянности? Или, простите, непроходимой глупости?

Я заострила внимание на вопросе о подписках не случайно. На протяжении нескольких лет, пока продолжался так называемый бунт, разнообразные администрации продолжали требовать подписки по разнообразным поводам, и чем дальше от УКВ происходили события, тем упорнее собирали подписки с казаков, а казаки продолжали отказываться. Всё это вылилось в многочисленные острые ситуации, иногда нелепые, иногда трагические.

На этом этапе уже стало понятно, что ситуация в войске далеко вышла за рамки обыкновенной. К сожалению, об этой ситуации знали и в Петербурге.

Разумеется, знали с подачи оренбургского генерал-губернатора, который, надо полагать, не упомянул ни одного из просчётов и преступлений местной администрации, а доложил, что казаки не желают принимать НВП. Послан был рапорт, когда у местного начальства ещё были иллюзии, что всё дело в горстке недовольных («заговорщиков», так сказать), и когда их всех выявят, войско успокоится. Рапорт был послан генерал-майору Александру Петровичу Богуславскому, начальнику Главного управления иррегулярных войск, в ведении которого находились все казачьи войска. Он, в свою очередь, подал рапорт своему вышестоящему начальнику – военному министру генералу от инфантерии Дмитрию Алексеевичу Милютину. А Милютину ничего не оставалось, как доложить о событиях в УКВ самому монарху. Ответная инструкция из Санкт-Петербурга была от императора лично и совершенно категоричной: казаки должны были принять НВП, добровольно или насильно!

И тут самое время сделать историческое отступление.

«Бунт» в Уральском казачьем войске был не первым бунтом в Оренбургском генерал-губернаторстве в годы правления Николая Андреевича Крыжановского. В 1867 году вводилось новое положение для киргизов в Туркестане, которое не прошло гладко, и около 10 тысяч кибиток ушли в Хиву из пределов Российской империи (Середа, Х, стр. 81). В 1868–1869 годах в Оренбургской губернии вводили ещё одно, «усовершенствованное», новое положение для киргизов, которое закончилось широкомасштабным бунтом. Киргизский бунт 1869 года, так же как и обстоятельства написания и введения нового положения, имеет много общего с историей, развернувшейся в Уральском казачьем войске. Оба положения были написаны в столице, «в тиши кабинетов». Положение о киргизах было написано «без всякаго участия в этих работах не только уж кого-либо из влиятельных и преданных нам киргиз, хотя бы в виде депутата от народа, жизнь котораго хотели перестроить на новый лад и о которой не имели в Петербурге почти никакого понятия, но даже и из прежних знатоков степи, каковы, например, В. В. Григорьев и М. В. Лодыженский, жившие в Петербурге, не приглашались к участию в этих работах» (Середа, VIII, стр. 24).

21 октября 1868 года царь подписал указ о новом положении для киргизов с указанием, что «новое положение высочайше повелено было вводить с 1 января будущаго 1869 года, что оставляло около полутора месяца на предварительныя к тому приготовления» (Середа, VIII, стр. 26). Однако уже в ноябре – декабре 1868 года в степи заработала комиссия по введению положения в жизнь, что позднее было оценено как «первый и самый крупный промах со стороны администрации», ибо поспешность была ничем не оправдана. На руках у комиссии не было ни одной копии положения, только рукописные указания от оренбургской администрации. Киргизы не поверили, что вводимые правила были монаршей волей, и требовали предъявить им типографский документ, потому что «даже и о поимке беглых, укрывающихся в степи, разсылаются по орде печатныя объявления», говорили они (Середа, VIII, стр. 26). Вот и второе разительное сходство с введением нового положения в Уральском казачьем войске.

Так же, как и в УКВ, среди киргизов не было никаких протестов на первом этапе, только вопросы. Не прошло и месяца, как возникли первые затруднения, которые к марту 1869 года переросли в полномасштабный бунт. Причины для возникновения волнений были названы разные. Генерал-губернатор доложил в Петербург, что причинами для восстания были «воры», которые хотят «отстаивать старую жизнь» вопреки собственным интересам, а также «невежество масс, не могущих понять своей пользы, подстрекательства мулл и султанов, терявших своё значение и авторитет со введением нового положения, и всегдашняя готовность к грабежам своего рода «голытьбы», известной под именем «байгушей», из-за куска хлеба готовых на всякую дерзость» (Середа, VIII, стр. 24). Следователи государственной комиссии и исследователи этих событий оставили список других причин: поспешность при введении положения, незнание киргизского языка и обстановки чиновниками, вводившими положение, неразумные пункты нового положения и многие другие, все явившиеся результатом непрофессионализма правительственной комиссии, писавшей положение, оренбургской администрации и Н. А. Крыжановского как руководителя.

Другим сходством с событиями в Уральском казачьем войске были слухи, сопровождавшие введение нового положения, всевозможные «нелепыя толки» о рекрутстве натурою, об обращении киргиз в православие, о чрезмерном увеличении податей, а также атмосфера необыкновенной секретности вокруг всего дела.

Когда начались волнения, Н. А. Крыжановский мгновенно отрапортовал о бунте и выпросил разрешение на подавление бунта силами войск, которое было дано сразу же, и предварительный карательный отряд был выслан сразу же. Вот и ещё одно сходство с событиями в УКВ. «Усмиритель» киргизов Байдаков проявил себя такими «пьянством и всякими безобразиями» во время карательной экспедиции, что на него было заведено уголовное дело, несмотря на ожесточённое сопротивление Крыжановского, и Байдаков получил срок в Сибири за преступления, совершенные во время «боевых действий» в киргизской степи (Чернов, стр. 233). Пока Байдаков «наводил порядок», наказной атаман УКВ Н. А. Верёвкин собирал войска для полномасштабной экспедиции против киргизов.

Выступление войск задерживалось, потому что передвижение по степи возможно было только с полным набором воды, фуража и провианта в обозе. Ничего этого не было, и Крыжановский ломал голову, где бы найти верблюдов и сухари для войны с киргизами, потому что его собственное интендантство отказалось от снабжения войска сухарями на том основании, что их не предупредили заранее, и Крыжановский собирал сухари с населения, которое пекло и сушило их для армии на благотворительных началах (Середа, VIII, стр. 36). За это время начались набеги киргизских шаек на прилинейные населённые пункты, откуда киргизы угоняли скот. Особенно тяжёлой оказалась ситуация в районе Илецкой защиты. Только к концу апреля 1869 года армия была подготовлена к походу.