Ухожу на задание…

Успенский Владимир Дмитриевич

В кармане убитого мы нашли перламутровую коробочку с иероглифами, а в ней — восьмигранный серебряный орден.

Я захватил орден с собой и сберег его вместо с погоном. Сейчас, когда пишу эти строки, они лежат на моем столе.

…Вернувшись к своим, мы доложили о случившемся капитан-лейтенанту. Потом рассказали товарищам.

— Ну, поздравляю, — сказал Гребенщикову рассуди-тельный старшина Михаилов. — Рацию ты починил под огнем противника, японского офицера на свой личный счет записал — наверняка награду получишь.

Слова Михайлова оказались пророческими.

Вскоре Федора Гребенщикова наградили орденом Красного Знамени. Василию Басову, Александру и Василию Кузнецовым, Александру Платонову и мне были вручены медали «Адмирал Ушаков». Один только Яков Михайлов не получил никакой награды. Дело в том, что наши наградные листы пошли на морское дно вместе с кораблем, подорвавшимся на мине. Вторично документы оформлялись лишь спустя некоторое время, когда Яков Михайлов демобилизовался и уехал к себе на Алтай. Вот и остался он без ордена, без медали.

А о японском майоре мне довелось вспомнить двадцать лет спустя в новом дальневосточном городе Находке. Там меня пригласили в клуб моряков на встречу советских туристов с экипажами иностранных судов.

Клуб этот хорошо оборудован, есть кинозал, библиотека, гостиная, помещение для спортивных игр. Уютная обстановка, мягкие кресла, газеты, журналы и книги на разных языках, фортепиано — можно отдохнуть в свое удовольствие.

На встречу пришло несколько высоких светловолосых шведов и много японцев. Человек сорок. Все они были одеты в одинаковые костюмы, невозможно отличить, кто рядовой матрос, а кто из командного состава.

И наша и японская молодежь искренне веселилась. Выступала самодеятельность туристов, выступали японцы, спевшие несколько песен. Неплохо танцевали, хотя пары выглядели странно: почти все девушки были выше своих партнеров. А вот общее пение не удалось: пытались несколько раз начать «Подмосковные вечера» и еще что-то, но тянули вразнобой, всяк по-своему.

Японцы постарше держались с достоинством, были очень вежливы, по любому поводу обнажали в заученной улыбке зубы и в то же время не переставали следить за молодежью, будто взвешивая и оценивая ее поведение.

Мое внимание приковал пожилой японец с сухим желтоватым лицом. Я смотрел на его жилистую шею, на широкую грудь, на тупой подбородок я старался вспомнить, где же я его видел. А потом даже вздрогнул, когда взгляд случайно упал на его руки, на сильные пальцы, поросшие рыжеватыми волосами. Я будто снова почувствовал, что горло мое стиснуто железной хваткой, что задыхаюсь, из последних сил пытаясь сбросить с себя тяжелое тело.

Поспешно расстегнул ворот рубашки.

Да, это был тот самый самурай. Постаревший, но почти такой же. Почти — потому, что все-таки это был не он. Того японца прикончил финкой Федор Гребенщиков. Мой бывший старшина живет теперь в Новосибирской области. В городе Здвинск. Он — заместитель председателя райисполкома. Мы с ним переписываемся, он хорошо помнит прошлое, а эпизод на вилле — тем более.

Вокруг веселилась молодежь. А мы с японцем поглядывали друг на друга. Не особенно часто и не особенно дружелюбно.

В моих глазах не видно было приветливости, на его лице — тоже. Лишь один раз, когда пора было расходиться, он улыбнулся с казенной вежливостью. А я поймал себя на том, что по старой привычке медлю, чтобы не повернуться к возможному противнику спиной. Увы, ведь я встречался с такими врагами, которые предпочитают бить сзади. Опыт, приобретенный в подобных встречах, не забывается.

Братская могила

Саша Кузнецов спросил:

— Помнишь медсестру, с которой у ручья разговаривали?

— Машу Цуканову?

— Вот-вот, Машу… — замялся Кузнецов.

Я почувствовал недоброе.

— Говори. Сашка!

— К японцам она попала… Бросили они ее, когда убегали. Возле штаба оставили.

— Живую?

— Нет. Наши ходили туда…

— Где она?

— Ты не ходи, — тихо сказал Саша. — Вся искромсана, узнать почти невозможно.

И я не пошел. Не смог. Мертвой я ее так и не видел.

На вершине сопки, где ночью гремел бой, десантники вырыли в каменистой земле большую могилу. В нее положили двадцать пять моряков и медицинскую сестру Цуканову. Принесли из распадка белый камень-валун и установили на свежем земляном холмике, чтобы могилу видно было издалека.

В 16 часов 20 минут сопки Сейсина содрогнулись от салюта погибшим. По японским траншеям и дотам ударили артиллерийские и минометные батареи. Сотни бомб сбросили краснозвездные самолеты. Из тяжелых орудий били одновременно эскадренный миноносец «Войков», минный заградитель «Аргунь», сторожевики «Вьюга» и «Метель». Корректировали стрельбу две группы — наша и аргуньская.

Минут пятнадцать корабли вели беглый огонь по позициям противника у завода «Мицубиси». Потом все разом обрушили свои снаряды на японские войска, скопившиеся возле жиркомбината.

Это были последние залпы, прозвучавшие в Сейсине. Морская пехота пошла на решающий штурм, и к вечеру самураи были выбиты из города. Лишь на дальних окраинах продолжалась перестрелка да с севера докатывалась канонада. Там наступали войска 1-го Дальневосточного фронта, стремившиеся соединиться с десантом.

Ночью передовые отряды стрелковых частей сломили сопротивление противника и вошли в город. На улицах загромыхали советские танки.

Привидение спускается с потолка

Корейцы называют свою родину страной Утренней Свежести. Это не только красиво, но в очень точно. Мне особенно запомнилось утро 17 августа. Над бескрайней синевой моря поднялось большое, еще не горячее солнце. Легкий прохладный ветерок веял с бухты. Воздух был удивительно прозрачен. Хребты дальних гор, днем тучами темневшие на горизонте, будто подвинулись ближе, видны были скалистые утесы, венчавшие их.

Город, окаймленный зелеными сопками, изрезанный каналами, лежал перед нами кая на ладони. Где-то далеко на юге раздавалась артиллерийская стрельба. Туда несколько раз пролетали пикирующие бомбардировщики. А в Сейсине было тихо.