Ухожу на задание…

Успенский Владимир Дмитриевич

Артиллеристы, выполняя нашу заявку, перенесли огонь на японскую батарею, стрелявшую по нашей сопке. Ее тоже удалось обезвредить. А морские пехотинцы к этому времени захватили высоту 182,9 и закрепились на ней.

Во время боя перевязываться было некогда. Я даже разобрался, что, собственно, произошло со мной. Надвинул поплотней бескозырку, пытаясь остановить кровотечение. Лишь когда все стихло, Гребенщиков осмотрел мою голову.

Пострадал я по собственной вине. Поленился вырыть глубокий окоп. Сидел без каски, сняв даже бескозырку. Но дело не только в этом. Мне надоело таскать в карманах гранаты,

я положил их на бруствер. Воздушная волна сбросила эти игрушки на меня. Одна угодила в затылок и содрала кожу. Хорошо еще, что были они без детонаторов. Ну а нос мой был разбит камнем, подхваченным той же воздушной волной. Камень угодил чуть ниже переносицы, и от этого удара распухло все лицо.

В пещерах сыро. С каменных стен падали тяжелые капли. Тускло горели свечи. Пахло лекарствами.

Вокруг перевязочного пункта, особенно за ручьем, густой кустарник. Днем оттуда несколько раз стреляли японцы. Медики с опаской поглядывали туда. У входа в пещеру сидели легкораненые бойцы с автоматами и гранатами наготове.

Усталая медсестра, сама едва державшаяся на ногах, выстригла мне на затылке волосы, промыла и перевязала ранку. Саша Кузнецов тоже вскоре готов был в обратный путь.

Я откинул полог у входа и почти столкнулся с рослым пехотинцем, у которого вместо головы лишь огромный шар из бинтов и ваты, с узенькой смотровой щелью. Пехотинца поддерживала девушка, еле достававшая ему до плеча.

— Маша? Цуканова!

Она посмотрела удивленно, припомнила:

— Подожди, я сейчас…

Помогла бойцу опуститься на кипу одеял, сказала что-то девушкам-санитаркам и вышла на площадку перед пещерой. Лицо у нее было осунувшееся, землистое. Запекшиеся губы казались черными.

Мы втроем спустились к ручью. Жадно и долго пили тепловатую воду. Маша вымыла лицо, руки. Потом пригоршнями плеснула воду на волосы, за воротник.

— Замучилась… — Голос ее звучал глухо. — Сорок человек вынесла… Больше уже… Трудно по склону спускаться. Больно ведь им, кричат. А что я могу?..

— Напарника разве нет?

— В цепи напарник. У Осокина людей мало осталось, а японцы жмут все время…

— Тебе в какую сторону?

— Туда! — показала она на тропинку.

Нет, нам было не по пути, мы не могла проводить ее. Маша тяжело поднялась с камня, поправила санитарную сумку и вдруг улыбнулась:

— До лучших времен, мальчики! В городе встретимся!

Кивнула нам и пошла по крутой тропе.

Первый и последний

Взрыв оглушил его. Несколько минут он лежал недвижимо, пытаясь сообразить, что случилось. Казалось, что он на палубе и она качается под ним, уходит из-под него.

Потом он услышал крики: сперва слабые, они звучали все громче и громче. Это вернуло его к действительности. Он поднял автомат, ставший вдруг очень тяжелым, и, не глядя, дал длинную очередь. Японцы сразу затихли. Пусть не думают, что здесь никого нет, что дорога для них открыта. И лейтенант услышит, поймет: дышит еще Костя Плоткин, держит свой фронт!

Похоже, поблизости не осталось живых. Только сержант Бахно стонал рядом, не приходя в сознание. Дела его плохо, наверно. Несколько ран — и осколочные, и пулевые. Другой бы давно не выдержал, а сержант еще шевелится — организм крепкий.

О

себе думать не хотелось. Положение скверное. Ноги не слушаются. Опять ноги! И на западе им досталось, и здесь, на востоке, угодило не куда-нибудь, а именно в них. Они залиты кровью, не сосчитаешь, сколько впилось осколков. Попало и в бедро, и в живот…

Все, Костя, осталось тебе только лежать пластом и стрелять, пока есть патроны. Или пока не оставит сознание.

Борясь с головокружением, он приподнялся на локтях и посмотрел вперед. Увидел убитых японцев. Метрах в ста от него, возле каких-то баков, стремительно прошмыгнул и исчез самурай. Костя дал очередь. Для острастки.

Сзади к ному кто-то полз, извиваясь среди камней. Он видел только спину и голову, крупные кольца волос. Черт возьми, медсестра! Вот это да, это девчонка! Костя засмеялся тихонько и всхлипнул: так стало ему вдруг спокойно, что даже расчувствовался. И вроде боль отпустила. Девушка, тяжело дыша, наклонилась над ним.

— Жив, миленький?

— Наполовину, — сказал Костя. — Даже меньше… Ты сержанта посмотри, что-то притих он.

Японцы опять загомонили по-своему. Костя пострелял немного и уронил голову, обессилев.

Девушка долго возилась с сержантом, переворачивала его, бинтовала. Костя следил за ней взглядом. Она вздохнула. Тыльной стороной ладони отбросила со лба полосы, сказала:

— Берет потеряла где-то.

— Плох сержант?

— Не совсем. Но сначала тебя вытащу.

Костя понял: не надеется дотянуть сержанта живым. А у него, Плоткина, есть, значит, шансы…

Девушка наскоро перевязала его, перехватила жгутом ногу. Попросила:

— Ты хоть отталкивайся немного, помогай мне. Ты ведь у меня пятьдесят второй.

— Первый! — ответил Костя. — Первенец я у тебя!

— Ты? — удивилась Маша. — Разве узнаешь? Грязный весь!

— Землей засыпало… Погоди. Гранату кинь, да подальше. Пусть японцы не рыпаются.

Маша размахнулась. Взрыв показался негромким.

— Хорошо, — одобрил Костя. — За камни попала.

Метров пятьдесят они ползли спокойно. Плоткин, как мог, помогал девушке. Цеплялся руками за сухую траву, подтягивал непослушное тело. Возле гребня сопки они попали в полосу, которую интенсивно обстреливали японцы. Было сумрачно, самураи не видели их, стреляли наугад. Пули цокали по камням. И когда до спасительного гребня оставалось всего метра два, Костя почувствовал, как вздрогнула девушка. Горячая кровь потекла ему на лицо, смешалась с его кровью.

Теперь Маша тянула его рывками: боль при каждом рывке была страшная, но Костя не кричал. Он боялся, что девушка обессилеет и они останутся здесь, под огнем.

Но вот гребень позади. Маша опустила Плоткина на дно траншеи, сама села рядом. Появились бойцы.

— Ты что? — испуганно спросил кто-то. — Твоя кровь?

— В мякоть, — ответила она, доставая бинт. — А ну, отвернитесь! И ты тоже! — приказала она Косте.

Как сквозь дремоту он слышал потом разговор. Цуканова сказала, что пойдет за сержантом, а лейтенант не хотел ее отпускать. Говорил, что темно, что японцы опять накапливаются для атаки. А Костя представил вдруг себя на месте Бахно. Что, если очнешься один, под чужим ночным небом, беззащитный, брошенный всеми? И ему стало легче, когда услышал слова Маши: