Укради меня у судьбы
Шрифт:
— Не плачьте, не надо. — прошу я её, но не решаюсь погладить или просто притронуться ладонью.
Мы никогда не были близки. Больше конфликтовали по бытовым мелочам. Но сейчас я не хочу вспоминать плохое. Она и Идол — это то, что я забрала с собой из прошлого. Не смогла оставить. На какую-то долю секунды мне становится страшно. Что будет, если дом перестанет быть моим? Но тут же одёргиваю себя: дом мой. По закону. И нет той силы, что сможет его у меня отобрать. Разве что меня не станет, но об этом сейчас я думать не хочу.
Илья
— Ты правда наш дядя? — у Кати почти круглые глаза. За ней наблюдать — сплошное удовольствие.
— Правда, — улыбается Идол и смело берёт племянницу на руки. Она кажется такой маленькой в его руках. А он так нежно бережен, что хочется прикрыть глаза и остановить мгновение.
Раскрасневшаяся Петра сияет.
— Беллиссимо! — радуется она так, будто выиграла в лотерею миллион. — Наконец-то в доме появились едоки!
Она потчует нас вкусными равиоли, мечет на стол салаты и соусы, крошечные пирожки, что тают во рту и исчезают с блюда.
Лишь только под вечер становится тихо, и наконец-то мы с Андреем можем побыть наедине. Дети спят. Взрослые, надеюсь, тоже.
— Я соскучился, — тянется он ко мне и прикасается ладонью к лицу.
Хочется закрыть глаза и спрятаться. Жить этой лаской. Я понимаю сейчас, как это: ценить мгновения не потому что жизнь утекает, а потому что она прекрасна.
— Я тоже, — трогаю губами его большой палец.
— Мне надо тебе рассказать… — мнётся он нерешительно.
— Позже, — тянусь к его губам и срываю поцелуй.
Разговоры становятся не нужны. Или уходят на второй план. Всё может подождать, кроме нашего сбившегося дыхания, одного на двоих желания.
Я вспыхиваю спичкой, веду Андрея за собой. За дверь, за надёжный замок собственной комнаты, где мы можем по-настоящему побыть вдвоём.
Он помнит о хрупкой вазе. Не настаивает на том, чтобы я полностью разделась. Он ласкает меня прикосновениями, возбуждает подушечками пальцев. Доводит до экстаза, до потери контроля, когда есть только одно желание — отдаться, вобрать его в себя, ощутить глубоко-глубоко внутри, чтобы раствориться в ощущениях, в размеренных толчках, в сорванном дыхании. И он даёт мне всё это сполна.
Я никогда не думала, что могу быть такой ненасытной, жадной, требовательной. Я не подозревала, что можно гореть, не сгорая, лететь без крыльев, вспарывать стоном пространство и видеть всполохи света, что проникают под кожу, вызывают дрожь, дарят нереальное блаженство.
Андрей уходит глубокой ночью. Кажется, мне не хочется, чтобы он уходил, но я не решаюсь его остановить. Я полна, пахну им. Моя подушка хранит его след и запах. Моё тело несёт его отпечаток и кажется наполненным до краёв. Я так и засыпаю, обнимая подушку, свернувшись в почти в кольцо, как кошка. Засыпаю, думая, что ничего не рассказала ему. А он — мне. Ведь
Мы прожили три счастливых дня. В полутумане чувственности, в океане нежности, в недосказанности слов. Мы недоговаривали друг другу. Андрей — мне, я — ему. Может, потому, что хотели хоть немного побыть в атмосфере добра и радости.
Купаться в смехе детей. Радоваться первым настоящим записям Идола. Смеяться над проделками Василия, что никак не мог смириться с появлением в доме двух мохнатых дам. Любоваться Ираидой и тихонько хихикать, глядя, как за ней гоголем ходит и ухаживает Герман Иосифович.
Мы застывали осколками счастья на фотографиях, что с радостью делал наш неугомонный сосед. Мы плавились от избытка чувств по ночам. Мы открывали для себя столько важного и нужного, что на время забывали о проблемах.
Жаль, что они никуда не делись, а всего лишь отошли на второй план, затаились.
Я пыталась дозвониться до Самохина. Андрей о чём-то говорил по телефону и хмурился.
Замки из хрусталя красивы, но непрочны. И хватает одного удара, чтобы великолепие превратить в кучу битого стекла. Разрушать всегда легче, чем строить. Особенно для тех, кто не испытывает трепета перед красивыми гранями и гением зодчих.
52. Андрей Любимов и Ива
Андрей
Я должен был всё ей рассказать, но оттягивал. Думал: у нас ещё есть время. Самохин пропал, доказательств его слов нет, а то, что он рассказал, могло оказаться ложью. Мне не хотелось кидаться страшными обвинениями.
Я не мог определиться: верю нотариусу или нет. Слишком всё казалось… чудовищным? Глупым? Ненормальным?
Единственное, что я сделал с превеликим удовольствием — отшил Репина.
— Не приходи больше и не звони. Не надоедай. Ива сделала выбор, и он не в твою пользу, — заявил я ему. Высказал в лицо. Он не дрогнул. Разве что слегка побледнел да губы сжал.
— Ты можешь лгать, — откуда у него столько упрямства? Я готов был высказать ему всё, но сдержался. По той же самой причине, что не рассказывал о видео Иве. Пусть лучше думает, что я ревнивый монстр.
— Всё очевидно, — замораживаю его взглядом. Если бы Ива не захотела, то не стала бы жить со мной. Поэтому просто уйди. Будь мужчиной.
Он ничего не ответил. Смотрел лишь пристально, но по взгляду я понял: Репин не отступится. Будет искать возможность поговорить с Ивой. Он из тех, что понимают лишь прямые отказы.
Но на какое-то время он затаился, и я был этому только рад.
Время утекало, а я ни на шаг не приблизился к разгадке. Может, не очень старался — положился на тех, кто в этом понимает больше. Мне было не до того.
Ива. Наши отношения. Почти бессонные ночи. Мы таились. Днём жили обычной жизнью, а когда дом затихал, я приходил к ней, чтобы пропасть. Провалиться в бездну чувств.