Укради меня у судьбы
Шрифт:
Наверное, мне этого просто не дано с моей исковерканной душой и грубостью, нечуткостью, неумением оберегать и любить.
55. Самохин, Никита, Ива
Самохин
Он боялся лишь одного — не успеть. Опоздание могло быть губительным. И Самохин не мог бы себе простить ещё одну смерть.
То, что этот человек рискнёт, он не сомневался.
Плохо, что у него не все козыри на руках против Спины. Ещё хуже, что он не может просчитать шаги
Главное — не опоздать. Эта мысль билась в висках тупым набатом и не давала покоя. Может, только благодаря неистовому желанию помочь, он ещё движется и дышит. Что будет потом — не важно.
Никита Репин
Он выжидал долго. Иногда умение не спешить играет на руку. Никита привык, что его считают прожигателем жизни. В какой-то мере, так оно и было. Зачем спорить против правды и что-то доказывать? У него своя жизнь и свои правила. Самодостаточность часто спасает от мнения толпы.
Когда Любимов утром загрузил в автомобиль детей и скрылся в тумане, он понял: это его шанс наконец-то поговорить с Ивой.
Ему бы меньше настойчивости и больше пофигизма, но если его что-то цепляло в жизни, то не всегда удавалось отпустить ситуацию и справиться с чувствами. Чувствовать Никита умел.
За внешней красивой оболочкой скрывалось ранимое сердце. Живое и горячее. А ещё оно умело любить. Не всех и не всегда. В этом он тоже был уверен.
Не нужно торопиться, — уговаривал он себя. Бежать в самую рань к соседке — плохая идея. И поэтому он решил сделать всё правильно, но не дать ей шанса отфутболить его, не поговорив.
На что надеялся? На ясность. Репин неплохо читал по лицам. Видел и понимал, когда говорят твёрдое «нет». И улавливал, когда люди колебались, сомневались, не могли определиться с выбором.
Никита считал, что у него есть шанс. Может, самонадеянно, но по-другому не получалось. Это было не желание избалованного мальчика получить именно эту игрушку. Он желал эту девушку и хотел всего лишь ясности. Ведь он имеет на это право. Хотя бы на обычные слова объяснений. На разговор, когда ставятся точки над «і».
Что будет дальше, он не загадывал. Лучше есть слона по кусочкам — делать всё поэтапно. А уж потом либо принять поражение, либо получить хотя бы призрачную надежду.
Он жалел, что не был настойчивым и убедительным. Что не стал давить и постепенно приручать эту дикую пугливую девочку. У него бы получилось. С его-то обаянием и терпением.
Никита поглядывает на часы и ждёт. Немного нервно, как юноша, получивший разрешение на самое первое свидание в его жизни. Это будоражит. Внове. Остро, до глубоких порезов, из которых готов брызнуть свет его души.
Ива
Я не вышла их провожать. Притворилась спящей. Андрей заходил в мою комнату. Я специально не закрыла дверь. Он всё же прикоснулся ко мне. Провёл по щеке. Очертил скулу, осторожно убрал прядь волос. Что прикрывала часть лица. Не знаю, что он делал — не могла открыть глаза и подсмотреть. Иначе пришлось бы вставать и выходить. Наблюдать, как они уезжают — мой любимый мужчина и дети. Это выше моих сил.
— Я вернусь, Ива, — коснулся Андрей поцелуем уголка моих губ, и я почувствовала: ещё немного — и разревусь. Слёзы прорвутся сквозь ресницы. Но я удержалась на краю, а он ушёл. Уехал к женщине, которая была ему женой и которую он до беспамятства любил. Боюсь, я не выдержу сравнения. А он будет сравнивать — я уверена.
Я поднялась через час, когда пришла Зоя — сегодня её очередь готовить. Они с Петрой ревниво соревновались. Это немного веселило нас. Но сегодня в доме тихо. Не слышно Катиного голоса. Ираида и Идол тоже затаились. Справедливости ради, они и так старались не причинять неудобств, но сегодня мне бы хотелось хоть каких-то звуков. Хоть немножко движения. Неужели я когда-то любила тишину и одиночество?
В душе пустота. Будто кто-то взял и вынул сердце, оставив огромную дыру. Как бы она меня не засосала в себя. Не знаю, откуда берутся подобные мысли. Почему я отчаялась почти сразу?
Я будто почувствовала дыхание осени — грустной, с опадающими листьями, холодными дождями, когда по небу бродят тучи и хочется плакать. Совсем как в очень старой песне, которую любила моя бабушка: «Не потому что сердцу больно, а потому что есть оно».
Она переступила порог моего дома, как только ушла Зоя. Высокая, худая, похожая на высохшую мумию. У неё большая голова и волосы лежат неровными прядями. На губах — помада морковного цвета. Так странно два ярких мазка смотрятся на испещрённом морщинами лице.
— Здравствуй, милая, — пытается она улыбнуться, но у неё не получается. Это что-то болезненно-злое, как и её глаза — выцветшие до какого-то грязного цвета. То ли бурая зелень, то ли зелёная каресть.
Я для неё не «милая» — это чувствуется сразу. А то, что вслед за ней входят четыре мордоворота, говорит не о доброте её намерений.
— Я твоя бабушка, — выплёвывает она последнее слово так, словно оно заражено проказой, и ей противно произносить его. Точно так же, как и считать меня своей внучкой. — Я мать Сергея Кудрявцева, Ольга Антоновна.
Она садится на диванчик и закуривает, не спрашивая разрешения. Эта женщина чувствует себя как дома. Хозяйкой, что пришла выгнать надоевших ей постояльцев.
— Не дёргайся, — командует, выпуская струйку дыма, — поговорим. Будешь хорошей — всё у тебя будет замечательно. Не будешь… ну, ай-ай-ай.
Я даже знаю, зачем она здесь. Пустота внутри разрастается. Я радуюсь лишь одному: нет Андрея и детей. Как хорошо, что они уехали.
Во мне нет страха. Нервная дрожь есть, а страха настоящего нет. Если мне суждено умереть, то не сейчас. Отец устроил всё так, что его деньги могу получить только я. И не уверена, что они достанутся кому-то, если меня не станет.