Украинка против Украины

Деревянко Константин Васильевич

"Автор цитируемых мемуаров считал, что хорошо организованные кружки 1870-х гг., как правило, были косны и консервативны и подавляли волю революционера к действию. Лишь в Киеве и Одессе настоящий революционер мог отдохнуть от бесконечной пропагандистской работы, проявить свою смелость в борьбе с царизмом. Поэтому, мол, здесь и зародился революционный терроризм" (16, 674). В Петербурге тоже были сторонники террора, но там они не могли как следует развернуться. Сегодня таких назвали бы "отморозками", а тогда величали иначе, но тоже довольно точно: "Террористов, сторонников физического насилия над представителями власти называли "троглодитами" (16, 674).

"Раза два приезжал из Петербурга Сенька, приятель Валериана Осинского и член одного с ним петербургского кружка так называемых "троглодитов". В Петербурге Сенька вынужден

был сидеть смирно и заниматься пропагандой; организация подавляла его. Но поживет, бывало, он в Киеве день-другой, и на его бедре появится длинный, серпообразный кинжал. Высокий, стройный, с выпуклой грудью и выгнутой поясницей, — точь-в-точь как его кинжал, — Сенька представлял собой прекрасное доказательство консервативного воздействия петербургского кружка. Тут (в Киеве) можно было видеть Брандтнера из Харькова, Свириденко и Попко из Одессы, — лиц необычайной отваги, так сказать, богатырей нашего времени, готовых к смерти в любую минуту. Тут же появлялся и Лизогуб, подобно Осинскому и Сеньке, принадлежавший к кружку "троглодитов" и бывший также одним из первых сторонников терроризма" (16, 674).

Если Степняк-Кравчинский убил шефа жандармов, то этим троглодитам (или отморозкам) было все равно, кого убивать. Городскую атмосферу хорошо передают сообщения газеты "Киевлянин": "Вечером 3 марта 1880 г. случилось следующее происшествие загадочного свойства. Офицер генерального штаба капитан С-кий, проезжая на извозчике по Шулявской улице, на углу Паньковской почувствовал прикосновение к шее холодного тела и затем услышал характерный звук осечки курка, через несколько мгновений вновь повторившийся. Обернувшись, С-кий увидел какого-то человека, направлявшего в него дуло револьвера. Неизвестный, взглянув в лицо С-кого, крикнул: "Извините!" и пустился бежать. С-кий, соскочив с извозчика, начал преследовать убегавшего, но не догнал его…" (16, 677). По справедливому мнению современного исследователя Киев был настоящей Меккой для подобных "троглодитов" (16, 673). А в эмиграции все эти революционеры обрабатывались в своем духе Драгомановым.

Лечение бесоодержимых весьма затруднительно (поскольку они считают себя лучшими из лучших, авангардом всего прогрессивного человечества). Редко какой священник добивался такого успеха, который был описан мемуаристом: "Замечательная метаморфоза произошла со студентом Федором Гурьевым. В студенческие годы это был человек крайних анархических убеждений и вышел из Киевской духовной академии, не мирясь с ее порядками. По выходе из академии он в Москве пристроился к какой-то редакции, бывал в разных частных собраниях и на них давал волю своему злоязычию. Раз он разошелся так, что поразил всех собеседников своими анархическими идеями. Когда кончил он свои речи, к нему подошел один священник, бывший в собрании, и начал с ним дружескую беседу.

— По глубокому убеждению, — спросил священник, — говорите вы все это или просто для красного словца, как часто делают наши либералы, желая заявить себя наиболее передовыми людьми?

— По искреннему глубокому убеждению. — отвечал Гурьев.

— Если вам нестерпимо жить в нашем обществе, в России, и нашу атмосферу вы находите такою, что вам дышать невозможно, — продолжал священник, — то где бы вы могли найти более благоприятные условия для своей жизни? В Западной Европе?

— Нет, ни в одном из государств Западной Европы. Во всех них то же самое, что и у нас.

— А в Соединенных Штатах Северной Америки?

— Там уклад жизни более благоприятней, чем у нас. — отвечал Гурьев.

— Знаете ли, что? Пожалуйте в Северную Америку, где вы можете мирно устроиться и найти более благоприятные условия для своей жизни. Я даю вам на это 5 тысяч рублей. Не изумляйтесь. Я говорю серьезно. Я человек одинокий, у меня деньги есть, и предлагая их, я думаю сделать через то доброе дело, — во-первых, доброе дело для вас, надеясь через то доставить вам возможность жить более мирной жизнью, чем какою вы живете ныне, — во-вторых, доброе дело для общества, избавив его от человека, болящего болезнью заразною, от которого зараза может перейти к другим.

Беседа священника ошеломила Гурьева, и он начал задумываться над собою и из анархиста и крайнего либерала сделался славянофилом и консерватором. Московские славянофилы, считая его своим, близким по убеждениям, рекомендовали его Галагану, богатому малороссийскому помещику, тоже славянофилу,

он принял его домашним учителем к своему сыну (именем Павла Галагана, который вскоре умер, была названа частная гимназия Галаганов в Киеве)" (16, 677). Так был излечен один из бесоодержимых. Прочие же продолжали свою активную деятельность. Издали все они были красного цвета, но вблизи имели бесконечное количество оттенков.

Особенно "переймався" чистотой окраса Чикаленко. Он вспоминал об одной манифестации: "Демонстрація, на мою думку, склалася зовсім стихійно. День 25 лютого несподівано був такий надзвичайно гарний, сонячний та теплий, що сила публіки висипала на вулицю, бо кожного тягнуло з хати на сонце. Всім у Києві відомо, що в цей день що року служиться панахида по Шевченку в Софійському соборі, і багато народу по-сунуло туди, але, побачивши, на дверях оповістку, що панахиди не буде, натурально обурилась. Російська революційна молодь, якій все одно, з якого приводу робити демонстрацію, — чи скориставшись іменем Толстого чи Шевченка, почала підбивати публіку до протесту. За це гаряче вхопились кавказці, які, як я вже казав, з пієтизмом ставились до Шевченка за його "Кавказ". І таким робом почалася демонстрація, а коли з’явилась контрдемонстрація монархістів-"двухглавовців" на чолі з студентом Голубєвим, то тут уже пристрасті розгорілися… Кажуть, що при списуванні протоколів арештованих демонстрантів кавказці, а власне грузини, наче змовились називати себе українцями.

— Та який же ви українець? — питає їх на допиті поліцейський пристав, — ви ж грузин, видно по вас.

— Пиши українець. Ти "Кавказ" Шевченка читав? Його писав українець. І я теж хочу бути українцем!" (16, 525).

История умалчивает об их фамилиях (Джугашвили? Жвания? Берия? Саакашвили?). Однако Чикаленко был очень доволен грузинами. Почти так же, как Ленин, в это же самое время называвший их "чудесными грузинами". Но эти русские! "Повбивав би". Комментатор комментирует: "В таком недоброжелательном тоне Чикаленко говорит о русских революционерах в своих дневниках и мемуарах не раз и не два, а постоянно. То же самое находим и у многих других деятелей украинского национально-освободительного движения после их вынужденной эмиграции и разочарования в результатах своей политической деятельности. Осуждая русскую молодежь, которая будто бы "примазалась" к Шевченко, Чикаленко с восторгом пишет о "кавказцах", которые присоединились к демонстрации. Непредубежденному человеку трудно понять, какая в данном случае разница в действиях русских и "кавказских" студентов" (16, 525). А национально "свидомому" и объяснять ничего не нужно. Москаль он и есть москаль. Поэтому: революционеры всех стран (кроме москальщины), соединяйтесь!

В Старой громаде радикалов было мало. Но на смену умеренным, как всегда, пришли крайние. "Молодые радикалы считали старых громадовцев оппортунистами, сторонились их, но не разрывали с ними окончательно, принимая участие в их культурных и иных общественных мероприятиях и пользуясь их связями и средствами" (16, 411). Одним из самых известных молодых "громадян" был Н. Михновский (1873–1924): украинский политический деятель праворадикального направления; один из основателей "Братства Тарасовцев". "Через романтичну історію (одбив жінку у свого патрона-адвоката) М. Міхновський мусив залишити Київ та перенісся на життя до Харкова. Тут провадив він активну громадську й політичну працю в національному напрямі. Ім’я його зв’язувано з замахом зірвати пам’ятник Пушкіна" (16, 409). Комментатор: "Попытка взорвать памятник Пушкину в Театральном сквере Харькова произошла в ночь с 30 на 31 октября 1904 г. Акцию осуществила экстремистская группа "Оборона України", в которую входили представители радикального крыла возглавляемой Михновским Украинской народной партии… Под памятник был заложен динамит, но так неумело, что взрыв лишь слегка повредил пьедестал. Акция вызвала всеобщее возмущение. Заграничный комитет Революционной украинской партии остро осудил эту выходку "михновцев", четко определив ее шовинистическую суть: "Ясно, что такое могли сделать только украинские шовинисты, что молятся на все украинское и поносят без разбора все русское только потому, что оно русское, а не украинское". Михновский, как отмечает один из мемуаристов, руководил этой акцией и остался доволен ее результатом, во всяком случае, встретившись с террористами на следующее утро в университетском саду, он тут же кинулся их поздравлять и целовать" (16, 410).