Украинские хроники
Шрифт:
— Остановись, — поднял руку князь и тяжело посмотрел на темника: — Союз Вечный… Что думаешь, помочь?
— Так не чужие ж люди, — ответил Пикша, выдержав взгляд.
Ярослав покивал.
— А деда моего помнишь?
— Князя Всеволода Изяславича? А как же! — улыбнулся темник. — Застал. Крепкий был старик, славный вой.
— А он ведь за
— То известно.
— А как при Чалке стоял, помнишь? Пять сотен воев против хазарской тьмы. Против хана Сокхая. Просил он тогда у древлян подмоги. Знаешь, что прислали?
Пикша мотнул головой.
— Грамотку, — усмехнулся Ярослав. — Что не могут. Западные рубежи держат. Елки охраняют. Им хочешь помочь?
— Так ведь устоял князь.
— Устоял…
Ярослав поворохал сбитень в чаше.
— Порежут же всех хазары, — тихо сказал Пикша.
— Марфа! — крикнул князь. — Похмельнее чего принеси! Браги!
Мелькнул в дверях девичий сарафан.
— Порежут, — упрямо повторил темник. — С Чалкой — дело прошлое.
— А отца моего помнишь?
— Вместе росли.
— Он ведь им тоже, по дедову завету, зерно да меха… А потом… Ты же был при Калинихе?
Пикша помрачнел.
— Был. До сих пор снится.
— Кто тогда хазарам продался? Вятичи? Или, может быть, радимичи? — грозно спросил Ярослав. — Нет, те же древляне. Ударили в спину. Отца сразу…
Голова князя склонилась к столешнице, а пальцы сжались в кулаки.
— Ты с сотней вырвался, — глухо сказал он. — Лугонь со своими, а остальные…
— Я помню.
— А когда брат мой, Волох, что на две зимы меня старше, разбил хазар и пришел к древлянам, знаешь, что он увидел? Перепились они все, от мала до велика, да пляски на костях отца устроили. Кто не пляшет, тот, мол, рус… мертвый рус… Только Волох жалостливый попался, не многих на копья посадил. Те, что протрезвели, сразу на колени бухнулись, поползли к нему: пощади, не сами, не своим умом, подговорили нас… И на заколотых кивают.
Девица в сарафане проплыла мимо темника, поставила перед князем кисло пахнущий кувшин, поклонилась.
Ярослав поймал кувшин за горло. Пил он жадно, гулко, а когда напился, хлопнул ладонью по столу:
— Кому там помогать, темник?
Пикша вздохнул.
— Все понимаю, князь. Но женщины, дети…
— В детях — кровь отцов. Их предательство и подлость. За все отвечать надобно, когда и детям такая доля выпадает.
— Все равно мы должны, князь.
— Должны? — Усмешка Ярослава вышла страшной. — А сами они никому ничего не должны? Сами? Знаешь, почему Конобей на них сейчас пошел, на Искоростень? Повадились они скот у хазар воровать да девок. Коров украдут на медяк, а расплачиваюсь я, и серебром полновесным. Потому как не чужие, свои. Подо мной ходят. А эти свои уж и стойбища резать начали… — Князь помолчал. — Так и сказал Конобею: не отвечаю за них больше. Не хочу отвечать. Теперь же, вишь, войско просят.
— Не все ж там такие, — хмуро сказал Пикша.
— А я других не вижу. Ты видишь? — с надеждой спросил князь.
— Зачем же меня спрашиваешь, если все решил?
— Думал, ты поймешь, — Ярослав, потемнев лицом, подпер кулаком висок. — Думал, раз ты стоял с отцом, Пикша…
— Люди там, — сказал темник. — Пусть глупые, неразумные… — осекшись, он посмотрел на опущенную голову князя. — Не идем, значит?
— Нет.
— От хазар им пощады не будет.
— Пусть так, — сказал Ярослав.
Пикша поднялся, поиграл желваками.
— Знаешь, что я скажу тебе, князь? Зверь ты, лютый зверь, если видишь, как люди умирают, и ничего не делаешь. Зверь!
Хлопнула за темником дверь. Князь приоткрыл больные глаза.
— Пусть так, — устало повторил он. — Пусть хоть так. Чтобы не повторилось.
У печи сел и заплакал Егорка.