Украинские хроники
Шрифт:
Лицо у нее было белое и тряслось.
Струйка воды текла еле-еле, и бутыль наполнялась медленно.
— Это фашисты? — спросил Ян.
— Они самые.
За окном свистнуло, как Васька Сумский, когда чему-то удивлялся — фиу-у-у. Дом дрогнул, принимая на себя осколки и куски асфальта. Ян подумал, что дом ранен.
Баба Надя охнула.
— Быстрей, Янчик! Чтоб они здохли!
Ян побежал в свою комнатку. Под сандалетками захрустело стекло, тюлевые занавески раздувало ветром.
Ян
— Давай, Янчик!
Янова ладошка нашла теплую бабкину ладонь, и они выскочили на лестничную площадку, а затем по ступенькам устремились вниз. Дверь в квартиру так и осталась открытой.
Чтобы попасть в подвал надо было обежать дом с торца. Всюду лежали ветки. Впереди какой-то мальчишка, постарше Яна, несся через дорогу. Наверное, спешил в свое бомбоубежище, где семья.
— Сюда! Сюда! — кричали из-за угла.
Магазин задымил сильнее, сбоку плеснули языки пламени.
— Что делают! — простонала баба Надя. — По людям, по людям-то зачем?
Они почти добрались до подвала (бабе Наде пришлось едва не нести Яна по воздуху), когда метрах в двадцати брызгами рванул тротуар.
Предваряющего свиста Ян не услышал.
Баба Надя успела закрыть его собой, и что-то раскровянило ей щеку. Она осела кулем. Из собранной сумки просыпались леденцы в радужных фантиках.
В следующий момент застывшего столбиком Яна сильные руки затащили в подвальную тьму, ощупали, огладили лоб.
— Жив?
Он кивнул, прижимая к животу альбом.
Хрипящую бабу Надю затащили следом, кто-то спрыгнул еще, стукнула жестяная дверь, отрезая хмурый дневной свет. Зажглись экранчики телефонов, из глубины подвала приплыл свечной огонек.
— Сюда ее, сюда! — зашипел кто-то.
Бабу Надю проволокли за осветившуюся пятном кирпичную кладку. Чувствуя страшное, Ян заплакал. Ступеньки после бабы Нади темнели красным.
— Не плачь, ты же мужчина. Ты сильный.
Какая-то женщина взяла Яна за руку и повела его во вздохи и негромкие голоса. Противная пыль летела с потолка за шиворот рубашки.
Они обогнули связку труб, обмотанных чем-то мохнатым, грязно-желтым, и очутились в небольшом помещении со сложенными из ящиков и досок скамейками, с матрасами, наваленными к стенам, и дощатым столом в центре, на котором стоял радиоприемник с подсвеченной шкалой настройки. Приемник тихо шипел.
Везде лежали или сидели люди. Между ними поблескивало стекло банок. Кто-то кашлял, кто-то кутался в плед. Дети здесь тоже были. Ян заметил девочку, спящую на коленях у мамы, а также совсем маленького мальчика, грудничка, ворочающегося в коляске.
На столе и в стенных выемках горели свечи.
— Тебя как зовут?
Женщина развернула его к себе. Она была некрасивая, лохматая и больше походила на Бабу Ягу из сказок, только лет на сто моложе, но Ян ей все же ответил:
— Меня зовут Ян. Мне пять лет.
— Это у тебя альбом?
Ян кивнул.
— Садись вон туда, в уголок. Бабушку твою ранило.
Ян кивнул снова и закусил губу. Перешагивая через чьи-то вещи, он забрался на ворох фуфаек, слабо пахнущих сыростью. Полная женщина, оказавшаяся рядом, подвинулась, давая ему больше пространства.
— Будешь рисовать?
— Да, — сказал Ян, опустив альбом на колени.
— А родители твои где?
— Мой папа — в ополчении!
— Ох, сейчас все в ополчении. Мой сынок тоже в ополчении. А мама твоя где?
— На лаботе.
Буквы «р» Ян еще не выговаривал.
— Ну, рисуй, рисуй, — вздохнула женщина.
Звуки взрывов проникали сквозь стены. Сначала бумкало далеко, потом ближе. Вздрагивало пламя свечей. Все прислушивались. Один мужчина встал и, хромая, ушел во тьму. Там что-то забренчало. Проем, как от включенного телефона, подсветился синим.
Взрывы вдруг стихли.
— Все? — спросил кто-то с пола.
— Сейчас перезарядят, и по-новой, — ответили ему.
— Сволочи! Как они могут!
Из темноты усмехнулись.
— А мы им не нужны. Мы ж террористы, все как один.
— Господи, что же Путин-то молчит?
— Какой Путин? У нас свой президент, кем-то…, избранный.
— Гореть им в аду, всем гореть в аду! И Порошенко, и Яценюку.
— Авакова забыла.
— Я надеюсь, что все это не напрасно.
— Слышали про зачистки в Лимане? Вот и у нас: кого не разбомбят, тех зачистят.
Ян отер мокрые щеки и раскрыл альбом.
Он взял черный фломастер и нарисовал неровный прямоугольник в нижнем левом углу. Это был их подвал. Затем он нарисовал в нем людей: хромого человечка с короткой ногой, полную женщину, девочку на коленях — и обвел их разными цветами. Желтые точки стали свечками.
Снова забухало.
От близких разрывов фуфайки шевелились как живые.
— Да что ж они всё!.. — простонал женский голос.
— «Гвоздиками» лупят, — сказал кто-то знающий. — А до того «васильками».
— А «гвоздика» — это что такое? — спросил Ян, подняв голову от рисунка.
— «Гвоздика», парень, — это такая самоходка, пушка на гусеничном ходу. Как танк. А «василек» — миномет, труба на станине, с сошками.
— А они фашистские?
— Знамо дело, раз по нам бьют.
Заплакал ребенок в коляске, но его сразу взяли на руки, прижали к себе, забаюкали: аа-аа-а, аа-аа-а. Ян чуть сам не заревел, но подумал, что лучше потерпит до мамы, а пока нельзя. Он, конечно, всхлипнул, но совсем неслышно.