Укридж и Ко. Рассказы

Вудхаус Пелам Гренвилл

— Потрясенц, одно слово, — сказал Укридж. — Как и судьба. Странно подумать, Корки, старый конь, что, не сложись все так, как сложилось, я бы, возможно, сейчас был наивлиятельнейшей шишкой, предметом уважения и подражания для всего Сингапура.

— Но с какой стати тебя зауважали бы в Сингапуре?

— Купался бы в деньгах, — продолжал Укридж тоскливо.

— Ты?

— Да, я. Ты хоть раз слышал про типчика с Востока, который не нажил бы там несметных богатств? Еще бы! Ну так представь, чего бы достиг я с моим-то мозгом и прозорливостью. Отец Мейбл нагреб в

Сингапуре те еще кучи золота, а не думаю, чтобы у него была хоть крупица какой бы то ни было прозорливости.

— Что еще за Мейбл?

— Неужели я тебе не рассказывал про Мейбл?

— Нет. Мейбл — а как дальше?

— Имен я не буду называть никаких.

— Терпеть не могу безымянных историй.

— Скушаешь эту историю безымянной. И не подавишься! — с силой сказал Укридж и опять вздохнул. Чрезвычайно противный звук. — Корки, мой мальчик, — продолжал он, — понимаешь ли ты, на каких тонких нитях подвешены наши жизни? Понимаешь ли ты, какими ничтожными могут быть камни, о которые мы ушибаем большие пальцы ног, шагая через этот мир? Понимаешь ли ты…

— Переходи к делу.

— В моем случае это был цилиндр.

— Чем был цилиндр?

— Камнем.

— Ты ушиб большой палец на ноге о цилиндр?

— Да, фигурально выражаясь. Именно цилиндр изменил ход всей моей жизни.

— Так у тебя же никогда не было цилиндра.

— Нет, у меня был цилиндр. И с твоей стороны идиотизм делать вид, будто у меня никогда не было цилиндра. Ты прекрасно знаешь, что я, когда живу у моей тетки Джулии в Уимблдоне, просто-напросто купаюсь в цилиндрах — буквально купаюсь.

— Ну, да, когда живешь у своей тетки.

— Так я как раз жил у нее, когда познакомился с Мейбл. Ну, а история с цилиндром…

Я снова поглядел на часы.

— Могу уделить тебе полчаса, — сказал я. — А потом пойду спать. Если ты способен уложить Мейбл в тридцатиминутный набросок, валяй.

— Совсем не то сочувствие, какого я вправе ждать от старого друга, Корки.

— Но единственное сочувствие, на какое я способен в половине четвертого утра. Приступай.

Укридж задумался:

— Даже не представляю, с чего начать.

— Ну, для начала, кто она была такая?

— Она была дочкой типуса, который заправлял каким-то колоссально богатым чем-то в Сингапуре.

— Где она жила?

— На Онслоу-сквер.

— Где жил ты?

— У моей тетки в Уимблдоне.

— Где ты с ней познакомился?

— На званом обеде у тетки.

— Ты влюбился в нее с первого взгляда?

— Да.

— И некоторое время казалось, что она может ответить на твою любовь?

— Вот именно.

— А затем в один прекрасный день она увидела тебя в цилиндре, на чем все и кончилось. Вот так-то. Вся история за две минуты пятнадцать секунд. А теперь пойдем-ка спать.

Укридж помотал головой:

— Ты все напутал, старый конь. Ну ничего похожего. Лучше уж позволь, я расскажу с самого начала.

После этого обеда (сказал Укридж) я первым делом отправился с визитом на Онслоу-сквер. Собственно говоря, в первую неделю я возникал там три

раза, и мне казалось, что все идет лучше некуда. Ты же знаешь, Корки, каким я бываю, когда гощу у моей тетки Джулии. Элегантен, одно слово. Изыскан, безупречно одет. Учти, я не говорю, что мне нравится, как она принуждает меня одеваться, когда я гощу у нее, но факт остается фактом, выгляжу я сногсшибательно. У видев, как я небрежной походкой иду по улице при перчатках, трости, штиблетах с гетрами и в старине цилиндре, ты мог бы запнуться, решая, маркиз я или герцог, но знал бы твердо, что я либо маркиз, либо герцог.

Для девушки это значит много, но еще больше — для ее матери. К концу недели ты не попал бы пальцем в небо, сказав, что на Онслоу-сквер я стал всеобщим любимцем. А затем, заглянув как-то раз на чашечку чая, я был потрясен, увидев, что в моем любимом кресле угнездился другой типус, да с таким видом, будто он чувствовал себя абсолютно как дома. Матушка Мейбл хлопотала вокруг него так, точно он был давно пропавшим без вести любимым сыном. И Мейбл он словно бы очень нравился. Но самый тяжкий удар я получил, когда выяснилось, что этот типус — баронет.

Ну, ты не хуже меня знаешь, Корки, что простому трудяге тягаться с баронетами не так-то просто. Что-то в баронетах имеется такое, чем они прельщают девушку даже самой высокой души. Ну, а что до маменьки средней руки, так она пожирает их живьем. Даже баронету в годах с двойным подбородком и лысиной во всю голову и то пальца в рот класть не стоит, а этот был молодым и редкостным экземпляром. Классическое слегка прыщавое патрицианское лицо, и, что еще хуже, он служил в Колдскримском гвардейском полку. Ты наверняка согласишься со мной, Корки, когда я скажу, что даже простенький гражданский баронет — это уже гвоздь в сапоге. Но баронет, по совместительству еще и гвардеец, это соперник, при виде которого даже самый твердокаменный типчик имеет полное право содрогнуться.

А когда ты учтешь, что противопоставить подобной сокрушительной угрозе я мог только честное сердце и солнечный характер, то поймешь, почему этот лоб избороздили морщины, пока я прихлебывал свой чай и слушал, как остальное общество беседует о людях, мне вовсе не известных, и о концертах вкупе с другими подобными развлечениями, на которых я не блистал своим присутствием.

Через несколько минут беседа коснулась Аскотских скачек.

— А вы поедете на них, мистер Укридж? — осведомилась мамаша, видимо сочтя, что пора и меня привлечь к их светской болтовне.

— Ни в коем случае их не пропущу, — ответил я.

Хотя, сказать правду, до этой минуты я склонялся к тому, чтобы оставить их без внимания. Как бы я ни любил этот спорт королей, на мой взгляд, скачки, ради которых ты обязан облачаться в визитку и цилиндр, когда столбик термометра обещает достигнуть тридцати с лишним, теряют всякую соблазнительность.

— Как хорошо! — сказала Мейбл, и должен признаться, эти ласковые слова очень меня взбодрили. — Значит, мы там встретимся.

— Сэр Обри, — сообщила ее мамаша, — пригласил нас погостить у него всю неделю скачек.