Укрощенная любовью
Шрифт:
Далси раздевала ее, в то время как леди Чард и другие женщины порхали вокруг, издавая возбужденные возгласы и смешки, привязывая нелепые банты, символизирующие истинных влюбленных, к драпировке кровати, разбрасывая повсюду зерно и другие языческие символы плодородия. Беренис считала все это варварским и непристойным! Ей хотелось, чтобы они ушли, и в то же время – чтобы задержались, если это может отсрочить тот момент, когда она останется наедине с Себастьяном.
Ночная рубашка нежно-василькового цвета была сшита из прозрачного материала, облегающего грудь Беренис и мягкими волнами спускающегося к ногам. На плечах она завязывалась на два изящных банта: соблазнительное одеяние, предназначенное лишь для одной цели – быть
Волосы ее были распущены, вьющиеся локоны струились по плечам и груди, отчего она выглядела совсем ребенком. Леди Чард, собравшись уходить, остановилась, шурша своими топорщившимися юбками, и озабоченно воскликнула:
– Моя дорогая, вы так бледны! Вы волнуетесь… Ну, конечно же, так и должно быть! Это естественная девичья скромность. Очень похвально! В наше время так много бесстыдных распутниц, – она наклонилась так близко, что Беренис разглядела толстый слой белил, наложенных на лицо, и две ярких мушки на дряблых щеках. – Бедное дитя, выросшее без матери, – взял ли кто-нибудь на себя труд подготовить вас? Вы знаете, чего ожидать?
Ее голос звучал сочувственно, и в то же время в нем был какой-то оттенок, который показался Беренис просто отвратительным. Этакая нотка триумфа. Словно добропорядочная леди находила удовольствие в том, чтобы приветствовать еще одну невинную жертву, восходящую на алтарь Гименея. Беренис отшатнулась. Последним человеком, с которым она хотела бы обсуждать столь интимный вопрос, была именно леди Чард.
– Я не невежественна, спасибо, мадам! Пожалуйста, не беспокойтесь, – сказала она, бросив взволнованный взгляд на Далси, чьи губы подрагивали от еле сдерживаемого смеха.
Леди Чард выпрямилась, явно оскорбленная:
– О, ну если так обстоит дело, то я покидаю вас! Будьте мужественной. Не пугайтесь насилия. Мужчины грубияны, а мы, бедные женщины, вынуждены выполнять свой долг. Доброй ночи, графиня!
Сказав это, она собрала своих компаньонок и они, в свою очередь, поцеловали Беренис, пожелали всего хорошего, и, щебеча словно стая скворцов, выпорхнули за дверь. Далси положила еще одно полено в огонь, убрала одежду своей хозяйки и фаянсовый таз с водой. Беренис придумывала любой предлог, чтобы удержать ее, все время чувствуя присутствие Себастьяна в смежной комнате, соединенной с супружеской спальней высокими двустворчатыми дверями. Она подумала, что он, наверное, тоже готовится – и, конечно же, при помощи этого слуги-индейца, зловещего создания, внушавшего ей самой настоящий страх.
Далси хотела, чтобы она легла на кровати в одной из соблазнительных поз, но Беренис поставила большое обитое шелком кресло к камину. Им с Себастьяном нужно серьезно поговорить – в этом она была непреклонна.
Когда Беренис наконец осталась одна, внезапная тишина подействовала на нее угнетающе. Грохот карет по булыжной мостовой почти не доносился, и свет факелов лишь узкой полоской проникал между парчовыми портьерами. Языки пламени отбрасывали оранжевые блики на белый потолок, напоминая красноватые пушистые облака, застенчивых херувимов и пухленьких богинь мифического Олимпа. Безрадостно глядела Беренис на тяжелое золотое кольцо, оттягивающее ее палец, словно глыба свинца. Итак, это случилось. Теперь они законно и навсегда связаны узами брака, но худшее было еще впереди. Тревожное ожидание, казалось, отзывалось физической болью где-то под сердцем, и ей стало трудно дышать. Она замерла от ужаса, когда двойные двери на смазанных
Он переоделся в пурпурный индийский халат, украшенный замысловатым узором, с широкими рукавами, собольим воротником и золотым поясом, стянутым на тонкой талии. Это добавляло экзотики его и без того необычной внешности. О нет, ничего традиционно английского в облике графа Лажуниссе не было…
Двигаясь изящно и бесшумно, он подошел к Беренис, буквально прикованной к креслу и безумно смотрящей на Себастьяна глазами загнанного зверя. Охотник, он видел это выражение слишком часто: губы его сжались в тонкую линию, взгляд задержался на ее приоткрытых губах, затем скользнул ниже, к высокой груди, дразняще просвечивающей сквозь тонкую ткань.
«Черт, она очаровательна», – подумал он, испытав внезапную боль в сердце от чувства потери и глубокого сожаления, что все это не происходит по-другому. Если бы она с восторгом и желанием пришла к нему…
Хотя Себастьян небезуспешно пытался убедить свет, что является закоренелым циником, в глубине души он знал, что до конца не исцелится, пока снова не полюбит, самоотверженно и всецело, как когда-то в молодости. В последнее время появлялись проблески надежды, когда интуиция подсказывала: Беренис? Но нет, тут же за этим следовали неоспоримые свидетельства ее вероломства. И именно сейчас он держал такое доказательство в руке – доказательство столь изобличающее, что даже импульсивность молодости не могла служить оправданием.
Глаза его были холодными, как северное море, а лицо твердым, как скала, когда он напомнил себе, трезво и горько, что жизнь не сказочный роман, а любовь – сладкозвучная ложь, выдуманная поэтами и мечтателями.
Беренис, которая наблюдала за ним, сжимая руками подлокотники кресла, испуганно откинулась назад, когда он неожиданно наклонился и, сунув ей под нос листок бумаги, прорычал: – Ну-с, моя девственная невеста, ты узнаешь это?
В первую секунду она не могла ничего понять, но затем увидела, что это было. В смуглом кулаке было зажато ее последнее письмо к Перегрину. Она попыталась вырвать его, но Себастьян отдернул руку, а другой схватил ее запястье.
– Это мое! Отдайте его мне! – закричала она.
– Итак, ты признаешь это, mon amour, [9] – промурлыкал он, хотя глаза его гневно сверкали.
Ужас и оцепенение, только что владевшие Беренис, уступили место ярости. Пытаясь вырваться, она зашипела:
– Пустите меня!
Но он лишь усилил хватку. Она чувствовала себя такой маленькой, такой беспомощной. Ее макушка едва доставала ему до плеча, но, тем не менее, Беренис смело встретила его взгляд:
– Как вы смеете трогать мои письма? Так вот какова супружеская жизнь? Мне нельзя иметь никаких тайн? Никаких друзей? Вы смотрите на меня как на предмет собственности?
9
Любовь моя (фр.).
– Именно так, – ответил он четко. – Ты такая же моя собственность, как и рабы на плантации. Это дело стоило мне много времени и денег. Твой отец умный человек, и он заключил жесткую сделку. Со всей решительностью я намереваюсь получить то, за что уплачены мои деньги, мадам! Что же касается письма, то это дело рук двуличной маленькой обманщицы, которая смеет давать супружескую клятву и в то же время пытается уклониться от своего долга. Вот что вы пишете. Слушайте!
Все еще крепко держа ее руку, он поднес это безусловное доказательство вины к пламени свечи и начал читать вслух. Сарказм, звучавший в его голосе, заставил Беренис вспыхнуть от негодования, когда Себастьян отчетливо, с презрением выговаривал каждое слово: