Улав, сын Аудуна из Хествикена
Шрифт:
– Что скажешь на это?
– Я ни о чем таком не думала, – прошептала она, ломая руки. – Ну, что ты захочешь посвататься ко мне…
– Я хотел сделать это не раз еще раньше, летом. Ты мне пришлась по сердцу с первой минуты, как я тебя увидал… Ну, а раз ты не утаила, что и я тебе люб… Да только я в этом еще не до конца уверен… – Поглядев на нее сверху вниз, он лукаво улыбнулся. – Зачем бы ты тогда закрыла мне дверь уже на вторую ночь? Да, я сам потом понял… Верно, было б сверх всякой меры дерзко продолжать эту игру в Берге. А потерять тебя мне неохота… Так что скоро ты перестанешь горевать о грехе, если именно это тебя удручает! – Улыбнувшись, он погладил ее по щеке – Ингунн сжалась, как собака, которая ждет, что ее побьют. – Никогда бы не подумал, что ты примешь это так близко к сердцу… Но теперь ты, верно, утешилась, бедняжка моя?
– Тейт, нам
– Ни Гуннар, ни местер Тургард так вовсе не думают.
– Что ты им сказал? – почти беззвучно шепнула она.
– Я сказал им обо всем, что было меж нами, – да не более того, чем тебе известно, – засмеялся он. – Ну, я сказал им: мы любы друг другу, и ты не прочь пойти за меня – под конец ты дала мне это понять… Только будь спокойна, я ничего не сказал такого… им и в голову не придет, будто я получил от тебя в залог много более, чем просто слово. – Он игриво засмеялся и, взяв ее за подбородок, хотел заставить приподнять голову и взглянуть на него. – Ты моя, Ингунн?
– Я этого никогда не говорила.
– Как так? – Лицо Тейта помрачнело. – Может, ты думаешь, я тебе неровня? Гуннар и местер Тургард, верно, так не считают. Не бойся, я не собираюсь оставаться на службе у Гуннара, когда женюсь, – мы уговорились, что я уеду от него сразу же после рождества. Я вовсе не думаю оставаться здесь, в этом краю… Разве ты сама того захочешь, а родичи твои дадут нам землю, где мы сумеем построиться: но, может, они вовсе этого не пожелают. Нет… местер же Тургард, Ингунн, посулил мне дать грамоту к самому архиепископу и к кое-кому из своих друзей в тамошнем капитуле – и в ней он отпишет, что мне нет равного по части письма и узоров на телячьей коже. Я могу прокормить тебя куда лучше своим ремеслом, чем думаете вы, крестьяне, ежели только приеду в такое место, как Нидарос… У меня немало путей приумножить благосостояние – когда я получу имение, которое смогу пустить в дело… А после, коли захотим, поедем ко мне домой, в Исландию… Ты не раз говаривала летом, что тебе хочется поехать туда. Сдается мне, я смогу увезти тебя в Исландию, и там тебе будет не худо…
Он посмотрел на ее склоненное бледное, искаженное ужасом лицо и сказал, начиная сердиться:
– Подумай хорошенько, Ингунн, ты уж не так молода, тебе два десятка минуло. А сваты, как я слышал, не протоптали дорожку на тун твоих опекунов… – Он глядел в сторону, немного стыдясь своих слов.
– Тейт… я не могу! – Она сжала руки на коленях. – У меня есть другой… другой, кому я дала слово… давным-давно…
– Едва ли он сказал бы, что ты честно сдержала слово, коли б узнал обо всем, – сухо сказал Тейт. – Не желал бы я такой верности… если бы моя нареченная невеста любезничала с чужим и так вольно с ним шутила, как ты, когда дала мне понять, что тебе по душе игра, в которую мы играли нынче летом. Нет, черт меня побери, коли б я стерпел это… Даже если бы ты блюла то, что не соблюла в первый же раз, когда нам случилось остаться одним в усадьбе!..
Ингунн закрыла лицо, словно от удара.
– Тейт… Я не хотела…
– Нет… Знаю я это! – Он презрительно ухмыльнулся.
– Я и в мыслях не держала… Мне и в голову не могло прийти, что тебе вздумается такое.
– Нет, где уж там!
– Ты ведь так юн… моложе меня, я думала, это только баловство, раз ты такой еще мальчик…
– Ясное дело!
– Я ведь противилась… пыталась высвободиться…
Тейт усмехнулся.
– Да, на это вы, почитай, все горазды, но не такой уж я мальчик, чтобы не знать: ни на что вы так не досадуете и никого не презираете более, нежели молодого, легковерного парня, который поддается на вашу удочку и который отступится… коли вы противитесь.
Ингунн глядела на него во все глаза, оцепенев от страха.
– Будь ты юна и невинна, никогда б я не обидел тебя, я не таков. Но уж не думаешь ли ты, будто я поверил, что тебе было невдомек, чем кончится этот пляс, в котором ты хороводила меня все лето.
Ингунн по-прежнему не сводила с него глаз – краска медленно заливала ее мертвенно-бледное лицо.
– Не сомневайся, – холодно сказал Тейт, – кое-что я слыхал про тебя, знаю и про парня, который служил у твоего отца в усадьбе… ну, от которого ты пригуляла, когда тебе было четырнадцать…
– Он вовсе не служил у отца! И младенца у меня никогда не было! – Согнувшись и закрыв лицо ладонями, она тихонько заплакала.
Тейт недоверчиво улыбнулся – он продолжал стоять, глядя на плачущую девушку.
– Не знаю, ждешь ли ты, что он вернется и женится на тебе. Или же у тебя и после были дружки… Как бы там ни было, он, как видно, не торопится, этот твой любезный… Боюсь, Ингунн, ни к чему тебе ждать его… того и гляди по рукам пойдешь!
Она сидела как прежде, плача тихо и горестно. Тейт немного смягчился.
– Лучше выходи за меня, Ингунн, я-то у тебя под рукой. Я буду тебе… буду тебе добрым мужем… Только бы тебе избавиться от этой… ну, ветрености твоей, что ли… и стать степенной и разумной с нынешнего дня. Я… я люблю тебя, – молвил он неловко и слегка погладил ее по склоненной голове. – Несмотря ни на что…
Ингунн оттолкнула его руку.
– Да не плачь так, Ингунн, я и не думаю бросать тебя!
Она поднялась и стояла, глядя перед собой. Она поняла: тщетно пытаться рассказать ему правду о том, что он слышал про нее. Так вот, стало быть, какие сплетни ходят здесь, в округе, где никто не знал Улава и лишь немногие знали ее не как девушку, которую никто ни во что не ставит, не как девушку, опозорившую весь свой род, изгнанную из круга родичей и лишенную их милости…
Она не в силах была заставить себя говорить об этом… Но то, что вышло меж Тейтом и ею… Пожалуй, она должна объяснить ему, как все могло случиться. И она сказала:
– Я сама знаю – это кара за мой грех… Знаю, я тяжко согрешила, не пожелав простить Колбейна, брата моего отца. Я радовалась, когда он помер, и думала о нем с ненавистью и жаждой мести; отказалась я поехать и на поминки. Это он более всех повинен в том, что меня разлучили с тем, кому я предназначена с малолетства и кого хотела взять в мужья. Ни одной молитвы не желала я прочитать за упокой души Колбейна, хотя думала, что уж ему-то крайне необходимы молитвы, которые… Когда они читали вечером «De profundis», я вышла из горницы. И отказалась ехать вместе со всеми на север, на его похороны… Боже, смилуйся надо мной! Я сама знала, что это грех – ненавидеть недруга, уже призванного на суд божий. Тут явился ты… а мне так хотелось думать о чем-нибудь другом… Я обрадовалась, и когда ты захотел подняться со мной в клетушку, где хранилось шерстяное тканье… Я ведь думала, ты еще мальчик… А в моем тогдашнем расположении духа мне хотелось шуметь и дурачиться с тобою, только бы не думать о мертвом. И тогда мы принялись перебрасываться клубками шерсти из мешков… Но я никогда не думала, нет, не думала… хоть ты потерял стыд и говорил непристойности… Я думала, это оттого, что ты столь игрив и молод…
Тейт стоял, глядя на нее все с той же недоверчивой усмешкой.
– Ладно, пусть так. В первый раз я взял тебя против твоей воли. Ну, а потом, ночью?
Ингунн, вовсе отчаявшись, опустила голову. Этого она не могла объяснить. Она и сама едва это понимала. Она не могла заснуть тогда всю ночь, раздавленная ужасом и стыдом. И все же она сама не верила, – это и вправду случилось; ныне она стала блудницей и навеки обесчещена. Словно воспоминание о каком-то сне или шальном опьянении, мучило ее воспоминание о собственной дикой и необузданной веселости в полдень на чердаке, в клетушке, где хранилось шерстяное тканье. А то, что Тейт овладел ею… Но все время он словно стоял перед ней, каким виделся ей тогда, после ночи святого Йона, когда она на следующий день злилась на себя за свой нелепый страх перед ним. Ведь он был всего-навсего мальчик – славный, разумный и бойкий, с которым ей было просто весело, чуть дерзкий на язык… пожалуй, но ведь он так молод… И все же тогда ночью она знала, что навеки погибла; теперь она – настоящая шлюха… Под конец Ингунн заснула и проснулась, лишь когда Тейт обнял ее. Она и не подумала запереть дверь – в усадьбе никогда этого не делали, когда спали летом на чердаке. Теперь она уж точно не могла вспомнить, почему не пыталась тогда его прогнать. Верно, думала, что позор ее станет еще ужасней, если она скажет ему, будто знать его не желает; ведь он уже овладел ею… Если она признается ему в том, как он ей ненавистен… А когда он явился к ней и она услыхала его свежий, юношеский голос, ей уже более не казалось, что она так страшно его ненавидит, – ведь он был так ребячлив! И даже сам не подозревал, какую навлек на нее беду. Он-то не знал: она связана с другим и жена ему пред богом, да и всем людям ведомо – Улав ей муж. Только на другое утро, когда она узрела свое несчастье при свете ясного дня, ее осенило: надобно немедля положить этому конец – не допустить себя пасть еще ниже. Сама она чувствовала, что не в силах ничего для этого сделать, ведь собственной волей ей эти узы не порвать… Мучаясь, терзаясь, она звала на помощь… Что бы со мной ни сталось, я не стану сетовать, только бы мне больше не грешить…