Улей 2
Шрифт:
Но хохот Марка Дмитриевича снова вгоняет всех в ступор и краски.
— Простите. Это, конечно, нервное, — говорит он. — Не думал, что еще когда-нибудь увижу, как Терентий обхаживает тебя, Мариночка. Только сейчас вспомнил, как приторно и бесполезно все это было. Кошмарный день… Все в кучу.
Присутствующие замирают в ожидании продолжения, словно почувствовав, что это было только вступление. Упираясь взглядом в непроницаемое лицо племянника, Марк Дмитриевич нервно прокручивает ремешок часов на запястье.
Ему чертовски надоело то,
— Может, хватит? Все уже поняли, у кого сосиска толще, — раздраженно озвучивает свои мысли.
— Выбирай выражения, Марк! Здесь дети.
— Дети? Собственно, их лексикон я и использую.
— Марк…
— Поздравляю, — произносит с преувеличенным восторгом, не отводя гневного взгляда от помрачневшего Адама. — Ты таки переплюнул своего отца. Посягнул сразу на два отличительно исключительных домена Одессы. Самое святое — Припортовый. И самое символическое, несущее за собой дьявольское проклятье — кровавую южную принцессу.
Эти слова рассекают образовавшуюся тишину, как осколки после взрыва, который произошел настолько быстро и настолько неожиданно, что невольные очевидцы ощущают только последствия. Ужасный смысл сказанного. В той или иной степени он отражается внутри каждого из них.
Ева застывает, не только оглушённая услышанным. Разорванная на части. Марк Дмитриевич отозвался о ней не просто плохо. Он говорил о ней, будто о каком-то мерзком существе. Не человеке. Дьявольском отродье.
Ее реакция — запуск непонятного ею самой защитного механизма. Охваченную болью грудь обволакивает непробиваемая ледяная корка холодного безразличие. В черных глазах вспыхивают презрение и странная сила. Впервые после потери памяти она не боится сделать шаг вперед. В неизвестность. Упасть в пустоту или быть поглощенной чертовым болотом — без разницы!
— Никчемно. Худший подбор слов. Повторять базарные сплетни — куда ни шло. Но так утрировать, словно мы персонажи дерьмового кинофильма… Побойтесь Бога, Марк Дмитриевич. Вы звучите мерзко.
Пронзительный взгляд окидывает мужчину с головы до ног. Он чувствует его физически. Дичайший дискомфорт охватывает тело, словно невидимый кокон.
— Если бы ты была нормальным человеком, то понимала бы, что тебе здесь не место.
— Оставь ее в покое, — с явственной угрозой в голосе произносит Адам.
Но в данный момент сама Ева не готова остановить этот обмен любезностями.
— Вы не знаете меня, так перестаньте судить.
Марк Дмитриевич натянуто смеется.
— Это ты себя не знаешь.
И эти слова — как пощечина. Беспощадные и правдивые. Именно после них Еве хочется закричать. Но она молчит, будто онемевшая.
— Дядя Марк!
Адам шагает вперед, пока Терентий Дмитриевич не преграждает ему путь, не давая подойди ближе.
— Сынок.
— Адам.
Парень совершенно отстраненно идентифицирует личность женщины, которая хватает его за руку. В глазах
Только ему плевать, каким ублюдком он выглядит в ее глазах. Его отношения с Марком Дмитриевичем всегда были натянутыми, но одно дело, когда тот оскорбляет его, и совершенно другое, если дело касается Евы.
— Адам? — повторно гундосит кто-то рядом.
Этих голосов несколько. Только Ева молчит, словно приговоренная к расстрелу. Не двигается.
— Адам!
— Что Адам? Я не собираюсь терпеть эту х*рню только потому, что все привыкли, что дядя Марк любит пустозвонить, поливая всех кого не лень дерьмом. К черту!
— Здесь же София. Успокойся!
Сжимая челюсти, Адам тяжело переводит дыхание. От напряжения каждый мускул в его теле дрожит. Но это незначительная проблема в сравнении с тем, как болезненно колотится его сердце.
Сглатывает несколько раз, ощущая, как резко и нервно двигается кадык. Ни черта! По-прежнему тяжело дышать. Глаза застилает безумная злость.
Марк Дмитриевич имеет наглость ухмыляться и разводит руками.
— Ты катишься ниже и ниже, Адам. Теперь на родню руки распускать станешь? Из-за этой девчонки?
— Заткнись, — выталкивает парень.
Прикусывает язык, пока не чувствует вкус крови.
— Прекрати, Марк!
— Так нельзя…
Но мужчина снова с презрением смотрит на Еву, и она с диким ужасом думает о том, что может быть той, кто размажет эту эмоции по его лицу. Ничто не удерживает ее. Никто не ожидает от нее агрессии. Никто не думает, что она способна на насилие.
— Здесь все делают вид, будто не знают, что с тобой. Делают вид, что сложившаяся ситуация для всех приемлема. Только нихр*на это не правда! Ты — бомба замедленного действия. Ты — чистое зло. Угроза для нас всех!
Сердце Евы застывает, словно за пазуху хлестнули пару литров формалина. Ей становится холодно. Ей становится безразлично.
И тогда это происходит. Двигаясь с удивительной скоростью, ее ладонь со свистом рассекает воздух и с яростью врезается в теплую мясистую плоть мужской щеки.
Первый удар, как первая кровь для зверя, перекрывает все ощущения, кроме одного — эмоционального голода.
Но… Детский крик пронзает сознание Евы насквозь. А следом несколько секунд застывшего шока, воцарившегося в помещении, резко сбрасывают накатившую на нее злость. Вместо нее приходит немое раскаяние.
Только отмотать назад уже нельзя.
[1]What a strain! — Какое напряжение!
[2]Wow! Houston, we have a problem. — Вау! Хьюстон, у нас проблемы.
[3]I’m so sorry. — Мне очень жаль.
Глава 39
Кожа Марка Дмитриевича краснеет пропорционально тому, как немеет ее ладонь.
— Возвращайся домой, если не хочешь, чтобы из-за тебя пострадали невинные люди. Ты не должна быть среди нас, — тихо произносит он и направляется к выходу.