Улей 2
Шрифт:
Марине, естественно, не нравится подход сына, но у нее нет права возмущаться.
— Адам, тринадцать лет я сожалею о том, что оставила тебя, — задыхаясь, произносит она то, что всегда хотела сказать. — Господи…
И замолкает.
Когда готовишься к главнейшему диалогу своей жизни, педантично продумываешь каждое слово, которое собираешься сказать. Четко формулируешь мысли в предложения. Заучиваешь не нарочно, конечно, а потому что постоянно думаешь об одном и том же. Но, как только важный момент наступает, ты стоишь, позабыв все слова. Отчаяние перемешивается с пустотой в голове, пока ты пытаешься отыскать там нить разумных мыслей.
Тщетно.
Прикрывая веки, Марина Станиславовна тягостно вздыхает.
— Мне едва исполнилось семнадцать, когда я встретила твоего отца. Влюбилась сходу, с первого взгляда… Боже, я была без ума от Руслана! Вот прямо до крайности. Либо с ним, либо ни с кем! Он примерно на полгода старше меня был и, естественно, не собирался тогда заводить никаких серьезных отношений. Однажды я просто подвернулась под руку. Заглядывала в рот, искала одобрения… — вздыхая, нервно прижимает руку к дрожащим губам. — Стечение обстоятельств.
Адам и сам с трудом дышит, зачем-то принимая ее слова слишком близко к сердцу. Хочет отвернуться, но не может отвести от матери глаз. Вдохнуть не может. Словно какая-то кость стала поперек груди — и ни туда, ни сюда.
— Естественно, когда я забеременела, он и слушать меня не хотел. Сказал, что это только мои проблемы.
Челюсти Адама со скрежетом сжимаются.
— А я как дурочка бегала то к нему, то к матери его… Плакала, умоляла, угрожала, — отчаянно краснеет, озвучивая насколько жалким было ее поведение. И, словно впервые взглянув на себя со стороны, испытывает стыд и сильнейшую неловкость. — Толку никакого не было, а там уже и срок приличный… Если сначала я была только напугана, то позже — морально разбита. Днями не вставала с кровати. Жить не хотелось… А потом слухи о моем интересном положении дошли до Терентия. Я не ожидала, что он как-то отреагирует, так как слышала, что они с Русланом практически не общаются. Но он стал ходить ко мне день через день. Приносил продукты и вещи, давал деньги. Заставлял есть, выходить на улицу… Не то чтобы я искала легкой жизни, но когда он вдруг сказал, что женится на мне и воспитает тебя, как родного, почему-то согласилась, — замолкает, прислушиваясь к собственным мыслям, и Адам осознает, что буквально ловит каждое ее слово. — Доверяла, наверное. Инстинктивно искала поддержки и защиты. Но во взрослой жизни все оказалось намного труднее, чем я рассчитывала. Когда ты родился, я окончательно не в себе стала. Раздражалась по пустякам, грустила, плакала… Уход за ребенком был положен исключительно на Терентия. Он дал тебе имя. И он укачивал ночами на руках, когда тебя что-то беспокоило. Именно он следил, чтобы ты поел вовремя. По часам носил тебя ко мне на кормление. Я… просто делала, как Терентий говорил. Ему приходилось нянчиться со мной, как с больной. А я смотрела на него и вдобавок ко всему еще и злилась, что он такой идеальный, а я — нет.
Это как раз очень знакомо самому Адаму. Вместо того, чтобы принимать отца таким, он постоянно искал в нем недостатки. Называл рохлей и слабаком. Умышленно оскорблял. Выводил на эмоции, рассчитывая на злость, грубые слова и постыдные поступки.
И ничего.
Слушая мать, ко всем запутанным чувствам, которые вызывает в нем она, Титов ощущает еще и то, как накатывает свежая волна горького раскаяния за свое поведение перед отцом.
— Тянулись месяцы, а потом как-то год пролетел… Я отошла. Жизнь стабилизировалась. Я думала, что перестрадала. Стала радоваться тому, что ты растешь крепким и здоровым ребенком, — улыбается, мысленно возвращаясь в те времена. — Мне так нравилось ловить на тебе восхищенные взгляды чужих людей. Нравилось, что среди сверстников ты самый активный, самый быстрый, самый смелый… Самый лучший, — в глазах матери появляется что-то такое, из-за чего Адаму сложно выдержать ее взгляд.
Чёрт возьми! Это то самое чувство, из-за которого
Он не собирается «это» принимать!
— Я так гордилась, что ты мой. Понимаешь, несмотря ни на что, я любила тебя.
«Отлично».
«Это ожидаемо».
«Она должна была это сказать».
«С ее стороны это самый лучший аргумент».
«Она не могла его не использовать».
— Казалось, прошло время грусти и глупостей, — мать делает паузу, и он буквально чувствует, как начинается самая болезненная часть ее исповеди. — Исчезновение Руслана по-новой сотрясло нашу семью. Перевернуло все с ног на голову. Я снова впала в отчаяние. Ходила, как в тумане… Его искали четырнадцать дней. Полиция, волонтеры, наемные люди, — сглатывает. — Безрезультатно. Никого не будут искать вечно. Но… В общем, поиски свернули. А мне снова — каждый день в тягость… И в один ужасный момент, — вздыхает, — я решила, что этот город разрушает меня. Слишком много мест, хранивших воспоминания.
Их взгляды встречаются, и Адам неожиданно едва сдерживается от того, чтобы не обнять мать. Если бы она только не выглядела такой глубоко несчастной.
«Чёрт…»
— Терентий долго отговаривал меня. Убеждал, приводя тысячу доводов, чтобы остаться. Но, в конце концов, сдался. Вручил хорошую сумму денег, и я уехала. Так далеко, как всегда хотела. Сбежала, еще не понимая того, что от себя невозможно убежать. В новой жизни меня ждали сотни дней и ночей одиночества, чтобы осмыслить непоправимую ошибку, которую я совершила. И, по правде говоря, моё второе замужества — те же грабли. Побег от себя. Когда родился Герман, меня едва не убила новая депрессия, потому что я, наконец-то, пришла к пониманию того, что разрушила свою жизнь, пожертвовав тобой.
Адам никогда и никому не признавался: мама разбила ему сердце. Он так долго уходил от этого. Не признавался даже самому себе. Только сейчас, слушая ее исповедь, он едва смог стоять ровно, так сильно заболело в груди.
— Мне очень жаль, Адам. Очень-очень жаль. Не передать словами насколько сильно. Пожалуйста, прости меня, — отчаянно взывает женщина.
А он отводит взгляд, склоняя голову вниз, чтобы она не увидела — его глаза блестят.
«Полная жесть!»
Чертовы эмоции ищут выхода из его души, в то время как сам Адам всеми силами пытается их подавить. И, респект матери, она позволяет ему перевести дыхание и взять себя в руки.
— Я прощаю, — говорит Титов.
Нет, он не вырастил внутри себя великодушие и благородство. Откуда им взяться? Там неблагоприятная почва.
Хочет верить, что этот жест — только холодный расчёт. Хотя до конца и сам не знает… Но размышлять об этом не собирается.
— Взамен дай мне обещание: если со мной что-то случится, ты позаботишься о Еве. Ты должна забрать ее. Вывезти из страны.
Некоторое время Марина Станиславовна не может вымолвить ни слова.
— Что это значит? Что с тобой может случиться?
— Пообещай, — давит Адам, напоминая, что выбора у нее особо нет.
Прижимая к груди руку, женщина кивает и произносит тихое обещание.
Тогда Адам достает из внутреннего кармана пиджака загранпаспорт и протягивает его матери.
— Титова? — выдыхает очень тихо, инстинктивно оберегая их тайну. — Когда? Кто знает?
— Никто, кроме тебя.
Теряя сдержанность, женщина двигается к сыну, порываясь обнять, но его жесткий взгляд останавливает ее буквально в полуметре от цели.