Улица убитых
Шрифт:
Панчо снова закурил.
– Однажды я видел, как уцелевший после парада паренек нарвался на группу таких, как эти, – сказал Домингес и глубоко затянулся. – Они задрали его как крольчонка. Ошметки алебастровой крошки были разбросаны по всему кварталу.
Бенджи понял, что так на Улице Убитых выглядит смерть. Статуи из камня, глины или, как в случае с гейшей, из стекла. Это было удивительно и ничуть не страшно. Ведь обратиться в статую, как в древнегреческих мифах и лежать в грязи с выпущенными наружу кишками – вовсе не одно и то же. Почему он подумал про выпущенные кишки?
Иссохшие – так на Улице называли тех,
Мужчина лет сорока, с пышной неаккуратной бородой и выразительными черными глазами сидел к машине ближе всех. Рядом с ним сидела женщина, заплетающая его бороду в аккуратные темные колоски. В тот момент, когда Паккард двинулся дальше, мужчина словно сделал над собой усилие – поднес тощую руку ко рту, поцеловал ладонь и послал Бенджи воздушный поцелуй.
Нет-нет, ему не показалось. Поцелуй предназначался именно ему. Бенджи почувствовал это всем телом в тот момент, когда легкий бриз догнал автомобиль, ворвался в одну из щелей и обдал Бенджи гнилостным запахом. Запахом разложения и смерти. Везде одно и то же. Как бы смерть не выглядела в бесконечных мирах, какой бы не казалась безобидной и возвышенной, она везде пахнет одинаково.
Они проехали два квартала на север от площади, оставив голодную стаю позади и уперлись в тупик – двухэтажное здание в конце улицы с «Аптекой Хуана» на первом этаже и жилыми комнатами на второй. Оно было истрепано временем. На стенах облупилась краска, оголив кирпич, который тоже стал разрушаться от вездесущего времени, превращаясь местами в желтую крошку, местами в белую пыль. Вывеска давно выцвела. И если бы не окантовка букв, некогда черная, все еще проступающая на неровной поверхности, надпись вряд ли была бы различима. Витрины были разбиты. Зияющие дыры наскоро забиты досками, лишь стекла второго этажа остались нетронутыми.
Мужчины поднялись наверх и вошли в квартиру. Жилище Панчо было типичным для холостяка, хотя и аккуратного. Минимум мебели. Диван да два кресла, направленные на старенький телевизор. У двери ожидала одинокая вешалка, на которую Панчо повесил пальто. На кухне маленький стол, плита и холодильник, наполовину набитый суррогатами, наполовину пивом. Так жил Панчо Домингес. Жил давно и без сожалений. Хотя порой и на него находили жалость к себе, непреодолимое чувство одиночества, бессилие.
В такие моменты он старался изменить свою жизнь. Оглядывал ее как бы свысока и плевал, как плюют алкоголики, намереваясь завтра же бросить. В одном из таких порывов он купил два ковра. Большой и совсем маленький. Большой – с японским орнаментом и иероглифами, символизирующим перерождение – он положил в гостиной. Маленький – прорезиненный, с тремя подсолнухами – в ванной.
Он совершил покупку незадолго до того, как встретил Бенджи. В один из дней, когда шнырял взад и вперед по Улице Убитых, ища в себе силы покончить со всем этим. Ища силы просто войти в толпу. Забыться в бесконечном, но чужом веселье. Принять в себя столько Надежды, сколько сможет. Или, по крайней мере, столько, сколько нужно для того, чтобы в момент, когда его дряблое отощавшее от наркотического экстаза тело окаменеет на мостовой, в нем оставалась надежда. Надежда на то, что дальше ничего нет. А значит, страданья наконец окончены.
Панчо нырнул в холодильник и достал две холодные бутылки пива. С щелчком открыл их и протянул Бенджи.
– Это не совсем то, что нужно тем, кто промерз до костей, но больше у меня ничего нет. Нет ни чая, ни чайника. Господи, я уже и забыл, каков чай на вкус.
– Ничего, – ответив Бенджи. В доме было тепло. Нескольких минут хватило, чтобы отогреться.
Он сделал несколько глотков. Пиво приятно обожгло горло.
– Так почему ты меня оттуда вытащил?
– Откуда?
– Из толпы. Там, на карнавале, параде или как его там?
– А знаешь, не могу пройти мимо чужого горя, – оскалился Панчо. Этот оскал он считал добродушной улыбкой. Одна на все случаи жизни. Другой у него не было. Не нравится? Катитесь к черту.
– А если серьезно?
– Давненько я сижу здесь без дела. Понимаешь, я вроде как не местный. Попал сюда много лет назад и никак не выберусь обратно. Уже хотел принять кой-какие меры, но тут увидел тебя. Так что считай, что тебе просто повезло. Попал в то место и в то время. Встреть я тебя за день до или после, кто знает, может быть прошел бы мимо, – Панчо злобно засмеялся.
Ответ Бенджи вполне устроил. Что-то внутри подсказало, что так бывает. И что он сам бывал в «настроении». В голове вертелись десятки вопросов, но все они будто плавали в мутных водах Великой Реки. Бенджи никак не удавалось подцепить хоть один из тех, что действительно нужно было задать.
Некоторое время он пытался подцепить крупную рыбу, но затем вконец выбился из сил, откинулся в кресле и молча продолжил пить пиво. Панчо улыбнулся. Похоже, усилия Бенджи, сравнимые с попытками щенка встать на четыре лапы, забавляли его. Он сделал глоток и нажал кнопку на пульте.
– Нужно посмотреть новости. Наверняка там скажут что-нибудь о взрыве.
На экране старого телеприемника появилась ведущая новостей. Самая обыкновенная, какие появляются между шестью и двенадцатью часами по будням в любом уголке мира. Немного косметики, идеально уложенные волосы средней длинны, строгая осанка и бесчувственный голос.
«Сегодня вечером парад на Улице Убитых подвергся очередному нападению. Взрыв раздался у Моста Великой Реки, унеся с собой жизни тридцати двух человек. По имеющимся данным ответственность за теракт на себя взяла группировка «Жертвы». Этого же мнения придерживается и полиция. Недалеко от эпицентра взрыва был найден их фирменный знак. С подробностями наш собственный корреспондент с места событий».
Кадры из студии сменились оперативной съемкой. Корреспондент наскоро повторила озвученную немногим ранее информацию. Оператор показал фирменный знак «Жертв» – меловая обводка тела на земле. Такую делали в старых фильмах про итальянскую мафию, когда какой-нибудь бедолага вдруг оказывался помехой.
Ни одного участника парада в кадре видно не было. За плечами корреспондента, молодой девушки с растрепанными волосами, которая представилась как Ирис, был лишь тот самый мост и пустая улица. Порывами ветра вдоль нее швыряло мусор и ошметки праздничной мишуры. Связка прямоугольных флажков, протянутая вдоль линий электропередач, с одной стороны оборвалась и повисла в черном небе как воздушный змей.