Улисс из Багдада
Шрифт:
— Сын, чтобы отыскать тебя, мне нет нужды знать твои координаты, широту и долготу, у меня другие возможности.
— Интересно знать какие.
— Мы не имеем права их открывать.
— Неужели у мертвых есть справочное бюро? Такое табло, на нем карта мира, и там светящимися точками обозначены люди, которых вы хотите найти?
— Ты ошибаешься, полагая, что я прибываю откуда-то, по воздуху или по земле, словно на самолете или поезде.
— Но все равно есть место, откуда ты приходишь! Из параллельного мира? Снизу?
— Это место внутри тебя, Саад. Я иду из твоего тела, из сердца, из привычек. Ты мой сын. Я вписан в тебя, в твою память так же прочно, как в твои гены.
Он показал на паука:
— Симпатичный паук, правда?
— Ты его видел?
— Такой паук живет у меня в мозгу, в самой его пресмыкающейся части, благодаря ему я поселился там, где родился, в Ираке, и пытался там прожить.
— И в результате умер!
— В другом месте я тоже умер бы — рано или поздно.
— Наверняка, но позднее.
— Мм? Да… Наверно, позднее…
— Как ты можешь брать в пример паука, который готов жить и в тюрьме?
— Ах да, свобода… Ты ее очень любишь, да? Я как-то не так…
Я пожал плечами, а папа продолжал:
— Свобода — она, конечно, на вес золота, но она ли главная ценность? Можно предпочесть свободе — жизнь. Мой паук — домосед, его цель — построить дом, жить по потребностям, завести детей и вырастить их.
— Твои зятья и внуки умерли, господин паук, а дочери до срока надели траурную вуаль, господин паук, и все оттого, что ты сплел паутину в этом месте. Я не хочу дарить своим детям хаос.
Он молчал и смотрел сквозь перечеркнутое решеткой окно на оранжевое пятнышко, суматошно порхающее на солнце.
— Может, ты и прав, Саад, — в мире не одни пауки, есть и бабочки…
Утянутое порывом ветра, насекомое внезапно исчезло.
— Бабочка, унесенная ветром…
— В моем случае — скорее волнами…
Вдруг посерьезнев, папа сел на кровать напротив и в упор посмотрел на меня.
— Какой у тебя теперь план действий?
— У меня их много.
Я собирался их ему изложить, и тут в дверях показался человек в форме грязно-зеленого цвета. Не заметив отца, он окликнул меня:
— Вас вызывают.
— Наконец-то!
Человек глянул в потолок и приказал мне следовать за ним.
Шепотом я успел сказать папе:
— У меня встреча с первым этапом моего плана.
— Хорошо, сын, расскажешь потом.
Папа подмигнул мне и растворился.
Мундир цвета хаки повел меня в длинное административное здание, прилегающее к обнесенному забором центру. Не без удовольствия я покинул зарешеченный двор, где сотни нелегалов маялись от безделья.
Он постучал в красную дверь, не дожидаясь ответа, открыл створку и потом захлопнул ее за мной.
В глубине темной комнаты меня ждала глыба мяса.
В редких полосках света, проходивших сквозь опущенные жалюзи, мой собеседник больше напоминал
Он дал мне, своей жертве, приблизиться.
Пока я шел вперед, ничто в нем не шевелилось, только изредка — лоб, перечеркнутый складкой над выпученными глазами. Одна из его рук вяло перебирала клавиши крошечной пластиковой клавиатуры. Я разглядел лысый череп, покрытый плотной лоснящейся кожей, изрытой давним фурункулезом.
Он обратился ко мне по-английски, ибо я просил разговаривать со мной на этом языке.
— Кто вы?
— Я…
— Ваша фамилия:
…
— Фамилия отца?..
…
— Вы понимаете, что я говорю? Вы понимаете по-английски?
— Да.
— Тогда отвечайте на мои вопросы. Назовитесь.
— Я не знаю.
— Откуда вы? Страна? Город?
— Я не помню… На судне, когда мы чуть не перевернулись… когда капитан упал в воду… тогда… я испытал шок… потерял память.
— Конечно, конечно. Что вы делали на этом судне?
— Я не знаю.
Он занимал такое обширное пространство, что предметы, которыми он пользовался, — ручка, журнал, компьютер — в его руках казались игрушками. Если бы мне не представили его как главного начальника, если бы не я шел к нему административным коридором официального здания, то ни за что не принял бы его всерьез, а подумал бы, что сплю и мне снится, что я попал к людоеду, который устроит из меня пирушку для друзей.
— Куда вы направлялись?
— Мм…
— И вы хотите, чтобы я вам верил?
Я молчал.
Его взгляд был странен. Странно неподвижен. Странно пристален.
Его губы с отвращением процедили:
— И вы хотите, чтобы я вам поверил?
Молчание. Главное — не рассуждать. Оправдываться — значит допустить, что я могу быть не прав. Я должен быть вне дискуссий, в той зоне, где буду недосягаем.
Он снова заговорил:
— Воображаю, что теперь, претендуя на потерю памяти, вы потребуете вызвать себе психиатра.
— Нет, я надеюсь, все вернется само.
— Вот-вот! Главное — не звать психиатра, чтобы он не разоблачил вашу грубую уловку, лжец!
— Вы правы, мне нужен психиатр. Вызовите его.
Он моргнул. Очко в мою пользу. Я воспользовался моментом, чтобы забить еще пару очков:
— Вдруг у меня есть жена и дети, тогда они беспокоятся. Если у меня есть дом, лучше найти его как можно раньше. Позовите врача, пожалуйста.
Он зарычал.
Я понял! Он был одноглазым. Его странный взгляд объяснялся тем, что он видел только одним глазом.