Улитка
Шрифт:
– Ну, здравствуй, – голос Регоса, как всегда, немного пугал. Было в нем что-то, ну, не такое. Как и в самом Регосе. То есть, он был отличный, всегда выручал, знакомы уже тысячу лет, но Мана всегда чувствовала какой-то дискомфорт при общении с ним. Хотя они уже не один раз пили по вечерам в парке, влипали в пару историй, но что-то было в нем… чужое. Незнакомое и непонятное.
– Ты мне очень-очень-очень нужен! Прям очень позарез вообще. Ты сможешь приехать к фабрике?
– А в чем, собственно, дело?
Точнее, она даже не дала ему договорить эту
Хотя прервать Регоса – дело нереальное. Просто они говорили одновременно, он – конец предложения, она – начало.
– У мамы протез сломался, она стоит в нем на остановке. Ее надо забрать. Ты же сможешь приехать?
– Ого. Не шутки. И куда мы ее и как?…
Мана нетерпеливо нарезала круги вокруг детской площадки. Она знала – это не к ней вопрос, сейчас он все решит, просто ему нужно время. Чертовски много времени!
– Он же порядочно весит, придется ее вынимать…
– Я в метро захожу, мне к ней надо. Приедешь, да, договорились?
– Хорошо, сейчас поеду, да. Дело важное.
Мана мгновенно сбросила вызов, торопясь продолжить путь, и тут же ей стало очень стыдно. Надо было хотя бы спасибо сказать… Вот она криворогая свинья. Надо будет много-много раз его поблагодарить, когда она его увидит. И извиниться. И… и еще куча каких-то обрывочных мыслей, как там Танга, как вообще сказать об этом матери, главное – когда?
Все же будет хорошо?
На входе в метро она привычно вытащила из кармана карту и замерла.
«Хорошенькое дело – путать следы и приложить на входе ученическую карту с моей фамилией… Черт!»
Мана воровато осмотрелась.
Скучающий охранник поглядывал, скорее, в свой смарфон, чем в мониторы, конечно, но камеры, вероятно, засекут движение, если она попытается проскочить за кем-то через турникет.
Мана потопала к кассам. Автоматы уже давно не принимали наличные, но вдруг повезет?
– Извините, пожалуйста… – на нее даже не смотрят.
– Извините, вы не могли бы… – еще одна голова отворачивается.
Мана повела взглядом по редкому потоку людей, заходящих в метро.
Нет.
Нет.
Вот. Молодой парень, она почти бросилась к нему.
– Извини, слушай, – он испугано остановился. – у меня только наличка, можешь мне билет купить?
Мана протянула в его сторону купюру.
– Даже сдачи не надо…
– Давай, – смущенно буркнул он и подошел к автомату. Потом протянул ей билет и так же в пол ответил, – не надо мне твоих денег.
– Да возьми, ну, – она нелепо тыркнула деньгами в его сторону.
Парень замотал головой.
– Берешь билет?
Мана растеряно приняла пластиковую карточку. И несколько секунд стояла, глядя на торопливо удалявшуюся спину.
– Спасибо, – почти шепотом бросила она вслед.
В вагоне метро она опять прислонилась затылком к стене и закрыла глаза. Бежать было некуда, заняться было нечем… и внутри, все нарастая, начал метаться какой-то не оформленный, бессловесный крик. Он зарождался в центре живота, бился о клетку кожи, отражаясь обратно, опять отскакивал, закручиваясь в спираль, поднимался выше, в голову, где звук становился звонче и громче, резонируя о череп. Какая-то неподвижная судорога пробегала внутри ее тела, и она совершенно не знала, что ей делать. Как от нее избавиться. Куда ее деть.
Она решила не бороться. Мана просто отдалась этим ощущениям, раскручивая их внутри, потом – воображая, как она вертится волчком внутри вагона и орет. Громко, бессвязно, болезненно…
«Выспись сегодня получше,» – так, вроде, ей велел Паук? Она усмехнулась вслух, маленькое представление для самой себя, смешок наигранного сарказма. Да уж, выспаться у нее получится непременно. Только этим и будет заниматься.
Паука, конечно, никто не звал Пауком. На работе они не использовали имен, при приеме им всем были назначены номера и велено было соблюдать строжайшую секретность. Они соблюдали. Для собственной же безопасности, подпольная экспериментальная клиника дело не шуточное, если их накроют…
Но по номерам они тоже друг другу не обращались. И кличек не давали.
Только у Дворецкого было прозвище. Потому что он был нелепым, вульгарным и не просто большим там или полным, нет, совершенно запущенно жирным человеком. Его часто поминали в разговорах. Скажи Дворецкому. Попрошу Дворецкого… Кто придумал эту кличку – Паук не знал. Но все пользовались ей очень охотно, находя весьма ироничной. Если бы Паук узнал, что Мана называет Дворецкого Слизняком, то с удовольствием бы согласился.
А друг друга персонал называл просто – ты, и, конечно же, Смотри или Слушай. Самые универсальные и популярные имена.
По номерам их называло только незримое начальство. В звонках, сообщениях.
– Девятый, вам следует…
Речи всегда было вычурно-формальные, как будто кому-то доставляло удовольствие общаться таким не живым, сложно-составленным языком. Кому именно – Паук не знал. Он не имел ни малейшего представления, на кого и зачем работает. Старался делать вид, что его это не интересовало. Конечно, это было вранье. Весьма интересовало, но только в качестве абстрактного вопроса. Да и платили так себе, честно говоря, никаких мифических золотых гор при работе на мафию. Может, это и не была мафия. Как бы то ни было, работу по специальности найти было очень сложно. У Паука так и не получилось.
К тому же, в клинике было много плюсов. Никто не лез в дела другого. Приходилось делать что-то вместе, что-то знали о работе друг друга, но – только прикасаясь по краешку, не особо стараясь погружаться. Вопросы задавать или не хотели, или ленились.
И, конечно же, все двери кабинетов запирались. В любое время и на любое время. Что Паука очень устраивало.
Вначале он охотно, и даже с энтузиазмом, пользуясь этими условиями, насиловал пациенток, что были в отключке. Были они часто, даже если в этом не было особой необходимости, препаратами их снабжали в достатке. Потом все реже.