Улпан ее имя
Шрифт:
Асреп случайно увидел из окна, что Мусреп почему-то стоит под дождем, стоит и смотрит вслед ушедшим, которые были у них в эту ночь случайными гостьями.
– Катын, катын… Посмотри-ка на него, – подозвал он к окну Жанишу. – Кажется, твой мырза-джигит – готов! От горя, что они уходят, у него даже подбородок обвис. Позови-ка его!..
Жаниша приоткрыла дверь:
– Мырза-джигит! Что ты там мокнешь под дождем? Куда смотришь? Иди к нам, чай будем пить.
Мусреп бросил последний взгляд – завеса дождя почти совсем скрыла белую верблюдицу. В доме,
– Послушай… Ты столько шляешься по разным аулам. Неужели не мог присмотреть девушку, чтобы она поила тебя чаем, а не моя Жаниша?..
– А разве я девушку езжу искать?
– Воображаешь, она сама тебя разыщет? Или надеешься, бог тебе ее пришлет?
Мусреп поймал себя на том, что у него нет сейчас желания спорить с братом, отшучиваться…
– Кто же станет противиться, если сам бог побеспокоился?
– Да? А тогда скажи – тебе нравится девушка, которая ушла отсюда утром и увела свою верблюдицу?
– А тебе?
– Ну, хромает на одну ногу… Ну, на один глаз косая. А так – ничего девчонка.
– Ты прав.
Жаниша у самовара подумала – что-то Мусреп не похож на себя, отвечает кратко, не разводит долгих пререканий, как принято между братьями.
А Асреп был решителен:
– Прекрати болтать! – сказала он, хоть Мусреп и не болтал. – Среди девушек это – первая ханум! И ты возьмешь ее в жены!
– Как это – возьму?
– Об этом я позабочусь! Я!
– Как хочешь…
– Ах ты, щенок! – возмутился Асреп. – Смотри-ка, он еще и важничает, одолжение мне делает! Я это, что ли смотрел ей вслед, а подбородком чуть ли не в грудь упирался? Я?.. Будешь так шататься, попадется тебе какая-нибудь завалящая злоязыкая баба, и пропадешь ты. Но я не допущу этого!
– Что кричишь? Я же сказал – как хочешь…
Жаниша решила, что пора ей вмешаться:
– Нельзя, нельзя! Нельзя упускать эту девушку. Она мне понравилась сразу. Ласкалась ко мне, говорила: «Апа, апа…»
– Ну вот что… – Асреп решил, что хватит разговоров. – Ты отправляйся. Обещал Есенею – отправляйся, не обижай его.
Будь что будет… Мусреп долго седлал рыжего, Кулан-туяку, и, верно, надо отдохнуть. И уехал.
Асреп подождал, когда завеса дождя скроет его брата, а потом сам набросил седло на коня.
Далеко ли уйдет верблюдица, которую ведет пешая девушка? Не то, что чаю напиться, можно барана съесть – и все равно догонишь. Он и догнал их – версты через три.
– Женеше! – окликнул он женщину, подъезжая вплотную. – Ты скажи дочери – пусть повернет верблюдицу. Дождь… Погостите у нас еще день-другой…
Науша первым делом испугалась. Вспомнилось, она сама сказала накануне вечером: «Что мы сделать могли бы, если бы кто-то позарился на нашу верблюдицу». И пришли же на язык такие поганые слова, сама беду накликала! Отчаяние было у нее в голосе:
– Если ты хочешь ее отнять, сбрось меня на землю, убей… И тогда забирай себе!
Но девушка, кажется, не разделяла опасений матери, у девушки вырвался короткий смешок.
– Науша! Ты чего испугалась? –
– Откуда я знаю, зачем ты нас догнал – в такую погоду, когда хороший хозяин собаку не выгонит во двор…
Девушка опять засмеялась, кажется, она была не только храбрее своей матери, но и догадливее.
Асреп решил действовать напрямик:
– Да, догнал… И теперь никто, даже сам бог, не разъединит нас! Не разъединит, Науша. Вернись, говорю, не то – помрешь, бродя по дорогам. Вернись – и будь мне сватьей.
– Что говорит этот человек? Что он говорит? Шынар, ты слышишь?.. – В голосе ее звучала растерянность, и тревога еще не прошла.
Шынар молчала.
– Этот болтун по имени Мусреп – вы его вчера вечером видели, он мне брат. Младший брат.
– Это я поняла.
– Ему уже сорок, а он – один, не мог найти достойную невесту! Я догнал вас, чтобы твою дочь засватать за него.
Асреп соскочил с коня в дорожную грязь и обнял за плечи девушку – та под боком у верблюдицы укрывалась от ветра.
– Айналайн… Верблюжоночек, – мать, кажется, называла тебя Шынар? Соглашайся… Тебе у нас будет хорошо. Я стану тебе вместо отца. А Мусреп – настоящий джигит! С ним ты не будешь знать горя, не будешь в такой дождь, на дороге… Поведем назад верблюдицу? А сама – садись на моего коня.
Он взял у нее повод и, не ожидая согласия, заранее настроенный против любых возражений, повернулся к дому. А Шынар, видимо, и не собиралась возражать. Правда, на коня она не села – пешком пошла за Асрепом. У нее – как вспыхивает на ветру сухой хворост – возникло предчувствие перемен в судьбе. Она и хотела этих перемен, и боялась их… А больше всего – стыдилась за свои огромные, неуклюжие сапоги, которые набрали воды и так некстати хлюпали.
Асреп, оборачиваясь то на дочь, то на мать, расписывал, какая жизнь ожидает Шынар. Белую юрту – отау – он обещал поставить для нее. Пригнать отары тучных овец и косяки откормленных разномастных лошадей…
Науша, оглушенная еще больше дочери, спрашивала:
– Шынар, ты веришь всему этому? Неужели веришь?
Но Шынар улыбалась и продолжала молчать.
Слушала…
Он сразу завел их в землянку Мусрепа.
– Вот теперь ваш дом… Снимайте все мокрое, переоденьтесь, наверное, у вас найдется сухая одежда… Смотри-ка! Этот батыр все свое тут разбросал… Ну ничего… И постель можно прибрать. И печь поправить, чтобы не рухнула. Можно все, были бы руки.
Убранство кухни и второй комнаты никак не соответствовало, понятно, тому, что столь красочно расписывал Асреп.
– Вы не бойтесь… – успокаивал он их. – К вечеру я сам все тут поправлю. А вы пока – к нам. Моя катын уже ставит самовар. Приходите, не опаздывайте…
Шынар с матерью остались вдвоем.
– Дочь… Что случилось? Он шутит? Он правду говорит?
– Зачем ему шутить, зачем говорить неправду? Не врет же он только потому, что стесняется тебя или боится.
– Нет, я до сих пор сплю, наверное? И во сне вижу… Свадьба? Вчера еще – мы с тобой думали о свадьбе?