Улпан ее имя

Мусрепов Габит Махмудович

– Как хочешь…

Через некоторое время Улпан приблизилась к Есенею и положила руку ему на колено. Она хотела ущипнуть его, но тело, жесткое, как высохшая сыромять, не поддалось пальцам. Тепло руки он почувствовал.

– Ты обиделся?

– Обиделся и думал быть обиженным до вечера, до темноты… Но рядом с тобой обиды быстро забываются.

Они въехали в лес – место это носило длинное название: холмистый берег озера с водопоем…

– Теперь выбирай, смотри… Чтобы потом не жалела.

Улпан тронула коня

вперед, туда, где озеро делало глубокий изгиб, и остановилась.

– Я хочу здесь…

В густом лесу, в котором березы стояли вперемешку с зеленовато-серыми осинами, лежала, словно островок, поляна, поросшая травами, залитая в это время дня солнцем.

– А твой карашы-аул расположится немного подальше. Нам же, нам вдвоем хватит и этого уголка.

– Я был здесь, – отозвался Есеней. – Мне здесь понравилось. Но я хотел, чтобы ты сама выбрала.

– Ставишь свою печать?

– Считай, что поставил. Шондыгул, запомни место, сюда приведешь плотников.

– А теперь давай сразу решим – где поселим другие аулы?

– Ты видела по дороге?.. Там еще три лесные гривы, все вытянуты одна за другой, расстояние между ними не больше версты. Чем не зимовка для трех аулов?

Первая из трех грив – та, что поближе к озеру, тоже понравилась Улпан, и она предложила:

– Ты без Садыра – как без рук… Пусть зимует со своими родичами здесь?

– Ставлю печать!

Следующий лес был подлиннее, погуще, на восточной его окраине было неглубокое озеро.

– А здесь пусть расположится аул Еламана.

– Это ты про Туркмена говоришь?

– Есеней, что ты твердишь – Туркмен, Туркмен. Брось! Среди твоих сородичей я не встречала никого, кто был бы сибаном лучше Асрепа и Мусрепа!

– Бросил… Это урочище называется Эльтин-жал, здесь могут поселиться два аула, не мешая друг другу.

– Кого ты хочешь, того и сели. Мусреп-агай такой человек, он может с любым ужиться.

Дальше Улпан не поехала. Не глядя, она предназначила последнюю лесную полосу для Иманалы. Хоть подальше будет от нее, от ее дома.

Есеней усмехнулся:

– Вы с Иманалы – как две звезды на небосводе, и одна непременно хочет затмить другую.

– Зачем? – пожала плечами Улпан. – Моя звезда постоянно рядом с твоей, от нее – и свет, и тепло. Видишь, и Музбел-торы согласен… – Конь мотал головой, отгоняя мошкару, и Улпан призналась: – Я нарочно держу его привязанным к поясу юрты. Иманалы как увидит коня, твой аип, чуть не лопается от злости!

– Так, так… – покачал он головой. – А старая зимовка?..

– Аулу Беспая? – предложила она. – Целиком?..

– Что с тобой поделаешь? Да, целиком.

За минувшие месяцы Улпан научилась заботиться не только о нарядах… Когда ей чего-то хотелось добиться, она нужные ей слова высказывала устами Есенея, а когда что-то говорила сама, то успевала условиться с ним. И Есеней поддерживал ее: «Вот

эта бабенка говорит, что…» Он был доволен своей Улпан, Улпан была довольна своим Есенеем. То время запомнилось им, как время полного согласия.

На месте покинутого становища их ждал Кенжетай. Лошади были запряжены в тарантас, а Кенжетай в тени дерева старательно взбалтывал кумыс.

После долгой поездки, в самую жару, кумыс был просто необходим, и, пока все не напились досыта, Есеней не заводил разговора с Шондыгулом о своем поручении.

– Мы на джайляу приедем дня через два, через три, не раньше, – сказал он. – А ты поезжай, не задерживаясь, чтобы расселить аулы.

– Расселить, как всегда расселялись?

– Ты что, не слышал?

– Я не слушаю, о чем ты говоришь с байбише.

– Е-е… Если б не надо было, я бы сказал – не слушай.

Пришлось повторять. Их аул остановится на старом месте, где всегда. Там, где прежде стоял Иманалы, будет проводить лето аул старшего брата Улпан.

– Это Есеке говорит про аул Мусреп-агая, – объяснила она.

Иманалы, значит, поселится на краю, за аулом Беспая – там, где раньше – Мусреп.

По дороге Шондыгул должен был завести в табун их лошадей и свою – обменить на свежую, чтобы нагнать кочевье. Не дойдя до дерева, где лошади были привязаны, он вернулся:

– А карашы-аул где будет?

– Пусть ставят юрты поближе к озеру, чем прежде ставили. А наш аул немного сдвинется.

Шондыгул поехал следом за теми, кто уже откочевал на джайляу. Торопился – и все равно чуть не опоздал. Аул Иманалы он нагнал, когда тот сворачивал на свое прежнее место. Сам Иманалы, хмельной от кумыса, ехал впереди, в окружении известных всему сибанскому роду драчунов и забияк. Шондыгул сдержал коня, пустил шагом.

– Доброго тебе кочевья… – приветствовал он брата Есенея, и на старинное пожелание тот должен был ответить благодарностью.

Но Иманалы никогда ни с кем и ни с чем не считался.

– Уж не у тебя ли этого добра попросить? – сказал он.

Шондыгул хорошо знал вздорный нрав Иманалы и не привык его выпады оставлять без внимания.

– Что у меня есть такого, что бы я мог уступить тебе? Я не поздороваться с тобой спешил. Я привез от старшего твоего брата приказ – нынешним летом ты станешь за аулом Беспая.

– Может, я Туркменом стал, чтобы селиться на отшибе?

– Кто ты – не у меня, у своего брата спроси.

– Ултан-кул, он и есть ултан-кул, – злобно покривился Иманалы. – Не был бы ултан-кулом – прямо сказал бы, приказ не от моего брата. Это придумала наглая токал! К нам без штанов приехала! А распоряжается! Как в своем голодраном ауле!

Ултан-кул – раб, бесправный, подстилка, о которую всякий может вытереть подошвы. Иманалы хотел уязвить Шондыгула – его прадед пришлым был в этих краях, без роду, без племени.