Ультиматум Борна (др. перевод)
Шрифт:
Из своего укрытия Панов увидел жену Бронка, которая резко откинулась назад, при этом ее платиновые волосы причудливо колыхались из стороны в сторону. Через мгновение взревел двигатель, и машина рванула на север. Мо проводил ее долгим взглядом...
– Как дела, приятель? Куда ты, черт подери, подевался? – сказал детина без имени, который не только чудесным образом остановил кровотечение Панову, но и спас от сумасшедшей женщины, психопатия которой коренилась в глубоком чувстве вины и стремлении отомстить.
«Возьми себя в руки», – мысленно приказал себе Панов, а вслух произнес:
– Я здесь, приятель!
Через тридцать пять минут они добрались до какого-то неизвестного городка, и водитель притормозил возле магазина у шоссе.
– Здесь есть телефон, приятель. Счастливо тебе.
– Вы уверены? – спросил Мо. – Насчет денег?
– Уверен, – ответил детина. – Двести долларов более чем достаточно. Буду считать, что я их заработал. Большие деньги развращают, верно? Мне предлагали в пятьдесят раз больше, чтобы я возил всякую дрянь... И знаешь, что я ответил?
– Что же вы ответили?
– Я их послал куда подальше: пусть сыплют свою отраву против ветра... Чтобы их всех ослепило!
– Ты парень что надо... – сказал Панов, спускаясь на тротуар.
– У меня есть кое-какие должки. – Дверца грузовика захлопнулась, огромная машина устремилась вперед, а Мо направился к телефону-автомату.
– Где ты, черт побери?! – кричал находившийся в Вирджинии Алекс Конклин.
– Не знаю!!! – ответил Панов. – Все это смахивает на развитие определенных фрейдистских комплексов: этого не должно было быть, но это случилось со мной. Они накачали меня наркотиками, Алекс!
– Успокойся. Мы так и предполагали. Нам надо знать, где ты сейчас... Не забывай, что твои похитители тоже ищут тебя.
– Хорошо, хорошо... Минуточку! Напротив меня – аптека, над ней вывеска: «Самая лучшая в битве при Форде»... Это тебе что-нибудь говорит?
В телефонной трубке раздался вздох.
– Да, говорит... И, если бы ты был хоть в какой-то степени знаком с историей Гражданской войны, ты бы тоже знал, что это такое.
– Что, черт подери, это значит?
– Топай к месту битвы при Форд Блаф. Это национальный мемориал, повсюду должны быть указатели. Через полчаса будет вертолет, а ты постарайся успокоиться и ни с кем не заговаривай!
– Ты хоть понимаешь, как ты разговариваешь со мной? Я ведь был объектом враждебных...
– Ладно, топай!!!
Войдя в холл гостиницы «Пон-Рояль», Борн сразу же направился к ночному портье, сунул ему в лапу пятисотфранковую купюру.
– Моя фамилия Симон, – сказал он улыбаясь. – Я некоторое время отсутствовал. Может, были какие-нибудь сообщения для меня?
– Не было, мсье Симон, – последовал тихий ответ, – но снаружи вас поджидают два человека: один – на улице Монталамбер, второй – напротив, на улице Бак.
Джейсон дал портье тысячефранковую купюру и сказал:
– Я хорошо плачу за острое зрение... продолжайте в том же духе.
– Разумеется, мсье.
Поднявшись в лифте с медной решеткой на свой этаж, Борн вошел в номер. В комнате все было на своих местах, за исключением постели, которую перестелила горничная. О Боже, как мне нужен отдых... Я не могу больше выдерживать этот темп: не хватает дыхания и сил. А ведь они необходимы мне сейчас как никогда. О Боже, как я хочу спать... Нет. Мари. Бернардин. Он подошел к телефону и по памяти набрал номер.
– Простите, что я опоздал, – сказал он.
– На четыре часа, мой друг... Что-нибудь случилось?
– Позже. Какие новости о Мари?
– Никаких. Абсолютно никаких. Ее нет в списках пассажиров ни одного международного рейса. Я проверил рейсы из Лондона, Лиссабона, Стокгольма и Амстердама – и ничего. Мари Элиза Сен-Жак-Уэбб, следующая в Париж, нигде не зарегистрирована.
– Должна быть. Вряд ли Мари передумает – на нее это не похоже. К тому же она не знает, как обмануть иммиграционную службу.
– Повторяю еще раз. Ее имя не значится в списках пассажиров всех международных рейсов, прибывающих в Париж.
– Что за чертовщина!!!
– Я сделаю еще одну попытку, мой друг. Но я помню слова Святого Алекса о том, что не следует недооценивать la belle mademoiselle.
– Она не мадемуазель, она моя жена... Она не мы, Бернардин... Она не агент, способный дважды или трижды перехитрить. Это ей не по силам. Но я чувствую, что она на пути в Париж...
– На самолетах ее нет... Что еще сказать?
– Вы уже сказали, – пробормотал Джейсон; его легкие, казалось, не могли больше поглощать кислород, веки налились свинцом. – Сделайте еще одну попытку.
– Что произошло сегодня вечером?
– Завтра, – ответил Дэвид Уэбб еле слышно. – Поговорим завтра... Я устал... Мне надо отдохнуть, и я стану совсем другим человеком.
– О чем это вы? У вас даже голос изменился.
– Это ничего не значит. Завтра. Мне надо подумать... или, наоборот, не надо думать...
Мари в толпе пассажиров подходила к стойке иммиграционного контроля в Марселе, и, хотя ее лицо выражало только скуку, душа испытывала другие чувства. Утро было ранним, и народу, к счастью, было не много. Подойдя к окошку, она протянула паспорт.
– Americaine, – сказал полусонный чиновник. – Вы прибыли по делам или на отдых, мадам?
– Je parle fransais, monsieur. Je suis canadienne d'origine Quebec. Separatists [97] .
– Ah, bien! – Чиновник сразу проснулся и продолжил по-французски: – Вы здесь по делам?
97
Я говорю по-французски, мсье. По рождению я канадка, из Квебека. Сепаратистского (фр.).