Ультиматум Борна (др. перевод)
Шрифт:
Крупкин повернулся к Джейсону и перешел на английский:
– Вышла только какая-то истеричка...
– Женщина? Он уверен?.. Какого цвета у нее волосы? Крупкин переспросил милиционера и сказал:
– Говорит, что рыжеватые и кудрявые.
– Рыжеватые?! – В голове Борна мелькнула догадка. – Телефон, скорее... Идем, мне может понадобиться твоя помощь. – Борн устремился к стойке регистрации, следом за ним Крупкин. – Вы говорите по-английски? – спросил Борн администратора.
– Конечно, и вполне прилично, сэр.
– Дайте мне план десятого этажа. Побыстрее. Перед Борном появился поэтажный план гостиницы – большая тетрадь с отрывными листами.
– Вот этот номер! – сказал Борн. – Мне надо позвонить туда! Если линия занята, кто бы там ни говорил, – отключите ее. – Борн набрал номер и произнес: – Я только что был у вас...
– О да, конечно... Я так благодарна вам! Здесь врач и Бинки...
– Мне надо кое-что узнать... Вы пользуетесь шиньонами или париками?
– По-моему, это неприлично...
– У меня нет времени на любезности, я должен это знать! Ну так как?
– Да. Я не делаю из этого тайны, и все мои друзья знают об этом... Видите ли, молодой человек, у меня диабет... волосы ужасно поредели.
– У вас есть рыжий парик?
– Есть. У меня много париков... Борн бросил трубку на рычаг:
– Это был Шакал! Он ускользнул!
– Идемте со мной! – сказал Крупкин, и они направились в служебные помещения «Метрополя». Войдя в помещение санчасти, оба замерли от неожиданности...
Повсюду валялись размотанные бинты, ленты лейкопластыря, разбитые шприцы и ампулы с лекарствами, словно кому-то делали перевязку в страшной спешке. Но все это было второстепенно – их взгляды были прикованы к медсестре, вероятно, недавно оказывавшей помощь своему последнему пациенту. Она сидела откинувшись назад. Ее горло было перерезано, и на белоснежный халат стекала тонкая струйка крови. Безумие!!!
Крупкин говорил по телефону: Алекс Конклин, сидя на диване, массировал культю, с которой снял протез; Борн стоял у окна и смотрел на проспект Маркса. Алекс и Крупкин переглянулись. Между ними установилось взаимопонимание. Они были достойными друг друга противниками в бесконечной и, в сущности, бесплодной войне, в которой можно было выиграть только отдельную схватку, но фундаментальные проблемы оставались нерешенными.
– Значит, я могу на вас рассчитывать, товарищ полковник, – сказал по-русски Крупкин, – ловлю вас на слове... Разумеется, я записываю этот разговор! Вы разве поступили бы по-другому?.. Хорошо! Мы понимаем друг друга и готовы выполнять свои обязательства... Позвольте мне подвести итог. Человек, которого мы ищем, серьезно ранен, необходимо известить таксопарки, а также все больницы в Москве и области. Описание угнанного автомобиля распространено. Если обнаружат человека или машину, об этом должны немедленно сообщить вам. С нарушившими приказ будут разбираться на Лубянке. Надеюсь, вы меня понимаете... Хорошо! Главное, чтобы вас не хватил инфаркт, товарищ полковник. Я помню, что вы мой начальник, но мы в пролетарском государстве, не так ли? Поэтому послушайтесь совета опытного подчиненного. Удачного вам дня... Нет, это не угроза, просто так принято прощаться. Я научился этому в Париже, а в Париж этот обычай занесли американцы. – Крупкин повесил трубку и тяжело вздохнул. – Стыдно признаться, но иногда безумно жалко, что совершенно перевелись аристократы...
– Не надо так громко, – посоветовал Конклин, кивнув на телефон. – Видимо, пока никаких известий...
– Ничего такого, с чем можно работать; и все же есть кое-что интересное, я бы сказал, захватывающее, – в несколько мрачноватом, правда, смысле.
– Полагаю, это касается Карлоса?
– Кого же еще! – Крупкин кивнул, Джейсон заинтересованно посмотрел на него. – Я забежал к себе на службу и нашел у себя на столе восемь больших конвертов, из которых только один был открыт. Милиция подобрала их на улице Вавилова и для соблюдения формальностей ознакомилась с содержанием одного из них... Им сразу же расхотелось заниматься этим.
– И что же там? – усмехнулся Алекс. – Государственная тайна? Или там документы, подтверждающие, что все члены Политбюро – педерасты?
– Возможно, ты не далек от истины, – перебил его Борн. – В помещении склада на улице Вавилова собирались московские агенты Шакала. Он завербовал их, шантажируя компроматом либо на них самих, либо на их начальников.
– Скорее последнее, – сказал Крупкин. – Самые нелепые обвинения против высокопоставленных лиц в высших эшелонах власти.
– У него целые сейфы этого барахла... Для Карлоса это стало отработанным приемом: именно так он прокладывает себе путь в круги, куда очень непросто проникнуть.
– Тогда, выходит, я недостаточно ясно выразился, Джейсон, – продолжил Крупкин. – Когда я сказал, что они нелепы, я имел в виду, что это невероятная чушь...
– Шакал почти всегда попадает в точку. Так что не торопись с оценкой. К тому же как вклад в банк твои умозаключения не примут...
– Если бы такой банк существовал, я бы уж точно передал туда все, что знаю, и заработал бы на этой информации приличный процент. Содержимое пакетов в основном того сорта, который печатается в дешевых «желтых» изданиях. Разумеется, в этом нет ничего неожиданного, но наряду с обычной чепухой встречается явная путаница с датами, местами, функциями и даже личностями. Например, министерство транспорта расположено на целый квартал дальше, а некий директор женат не на указанной женщине, а совсем на другой; его мнимая жена на самом деле приходится ему дочерью, кроме того, она уже шесть лет на Кубе. Человек, названный председателем Радиокомитета и обвиненный во всех смертных грехах, скончался почти год назад; все знали, что он тайный католик и был бы счастлив, будь он священником... Эти явные нелепости бросаются в глаза... У меня не было времени внимательно изучить эти бумаги, но я убежден, что, если покопаться, там можно найти еще и не такое...
– Ты хочешь сказать, что Карлосу подсунули заведомую туфту? – спросил Конклин.
– Все подано броско, но вместе с тем это – несусветная чушь... Если представить эту макулатуру в наш суд, то там вас просто поднимут на смех. Кто бы ни предоставил Карлосу этот мелодраматический компромат, он явно добивался, чтобы факты противоречили сами себе.
– Это работа Родченко? – спросил Борн.
– Больше некому. Григорий – его все звали Григорием, нет, конечно, не в лицо, – был великолепным стратегом, человеком, умеющим вывернуться в любых ситуациях, к тому же убежденным марксистом. «Контролировать» – вот его девиз, ставший манией... Если он мог «контролировать» знаменитого Шакала ради интересов своей Родины, представляю, какое наслаждение это должно было приносить старику. И все же Шакал убил его... Что это было: предательство или небрежность самого Родченко? Нам никогда уже не узнать этого. – Зазвонил телефон, Крупкин поднял трубку. – Да? – по-русски отозвался он, жестом показывая Конклину, что пора пристегнуть протез. – А теперь слушайте меня внимательно... Милиция ничего не должна предпринимать – более того, вы вообще не должны там показываться. Пусть одна из наших обычных машин заменит патрульную, вам понятно?.. Хорошо. Мы будем поддерживать связь на частоте «Мурена».
– Что-то серьезное? – спросил Борн, отступая от окна.
– В высшей степени! – ответил Крупкин. – Машину засекли на Рублевском шоссе, она движется в сторону Одинцова.
– Мне это ничего не говорит. Что такое Одинцово или как там его?
– Точно не знаю, но полагаю. Шакал знает, что делает! Не забывай, он прекрасно знает Москву и ее окрестности. Одинцово – это индустриальный городок-спутник, минут тридцать пять езды от Москвы...
– Черт подери! – буркнул Алекс, прилаживая лямки протеза.