Ультиматум Борна (др. перевод)
Шрифт:
– Она снята с повестки дня, – заявил Карлос, поочередно бросая мрачные взгляды на присутствующих. – Как же иначе я смог бы узнать все о вас?
– Я не сомневаюсь лично в вас, сэр, – продолжала диктор телевидения. – Но как журналист я считаю необходимым наличие еще одного доказательства... Вы ведь никогда не работали в министерстве информации, сэр. То, что вы скажете, останется в тайне, разумеется.
– Я говорю правду – вы отлично знаете это – и не намерен терпеть травлю журналистов. – Убийца задохнулся от гнева.
– Правдой были и преступления Сталина, сэр, а он и еще двадцать миллионов трупов похоронены больше тридцати лет назад.
– Так тебе нужны доказательства, журналистка? Я их дам тебе. В моем распоряжении глаза и уши руководителей КГБ, в частности генерала Григория Родченко, великого Родченко... Если вам хочется знать жестокую правду, то знайте: Родченко – мой! Я – и его монсеньер из Парижа.
Среди собравшихся послышалось шуршание и прокатилась волна коллективного колебания, послышалось покашливание. И опять заговорила тележурналистка, не сводившая огромных карих глаз с Шакала.
– Вполне возможно, сэр, что вы тот, за кого себя выдаете, но ваши слова свидетельствуют о том, что вы не слушаете ночные выпуски Московского радио. Час назад сообщили, что сегодня ночью генерал Родченко убит иностранными преступниками... а также что командный состав КГБ срочно созвали на совещание, чтобы дать оценку происшествию. Есть мнение, что только чрезвычайные причины могли вовлечь такого человека, как генерал Родченко, в ловушку, подстроенную иностранными наемниками.
– Они прошерстят все архивы, – добавил осторожный бюрократ. – КГБ тщательно изучит обстоятельства этого дела и начнет искать эти «чрезвычайные причины». – Бдительный чиновник взглянул на убийцу в облачении священника. – И, может быть, они найдут вас... и ваши досье, сэр.
– Нет! – крикнул Шакал, чувствуя, как его лоб покрывается испариной. – Это невозможно. Единственные экземпляры досье у меня, других просто не существует!
– Если вы в это верите, священник, – произнес толстяк из министерства военного снабжения, – значит, вы не знаете КГБ.
– Не знаю?! – закричал Карлос, чувствуя, как начинает дрожать левая рука. – Да я купил их со всеми потрохами! Для меня нет тайн, я – хранитель всех секретов! У меня собраны тома компромата на правительства всех стран... Мои агенты работают по всему миру!
– Родченко уже не с вами, – продолжал военный снабженец. – И вы даже не слишком удивились этому известию...
– Что вы имеете в виду?
– Большинство из нас – может быть даже все – утром первым делом включают радио. Конечно, это просто привычка, поскольку в течение дня обычно передают одну и ту же информацию. Мы знали о смерти Родченко... а вы – нет. Но когда наша телезвезда сообщила вам, вы не были ошеломлены, шокированы, вы даже не удивились.
– Конечно, я был в ужасе! – возопил Шакал. – Но я умею держать себя в руках – вот и все. Поэтому мне доверяют лидеры мирового марксизма! Я нужен им!
– Это уже не модно, – пробормотала пожилая женщина с пучком пепельно-белокурых волос.
– Что вы сказали?! – свистящим шепотом произнес Карлос, не в силах сдерживать раздражение. – Я – монсеньер из Парижа. Я сделал для вас больше ваших ничтожных ожиданий, а теперь вы смеете сомневаться во мне? Как я мог узнать то, что мне известно, как я мог платить вам, если бы я не был одним из наиболее привилегированных людей в Москве?! Помните, кто я!
– Но мы ведь так и не знаем, кто вы такой, – сказал еще один мужчина, поднимаясь с места. Как и у остальных присутствующих мужчин, его одежда была опрятна, мрачновата, но великолепно отглажена; к тому же его костюм был модным, по-видимому, его обладатель следил за тем, как он выглядит. Его лицо было более бледным, чем у остальных, а глаза – более внимательные, поэтому и казалось, что он тщательно взвешивает каждое слово. – Мы видим, что вы одеты как священник, – больше мы ничего не знаем... Вы же, очевидно, не собираетесь больше ничего сообщить. Вы действительно перечислили вопиющие недостатки министерств, в которых мы работаем, но они характерны и для других. Вы, к сожалению, не сообщили никакой уникальной информации...
– Как вы смеете?! – в негодовании проревел Карлос-Шакал; он тяжело дышал и едва сдерживал ярость. – Кто вы такой, чтобы говорить мне такое... Я – монсеньер из Парижа, настоящий сын революции!
– А я – советник в министерстве юстиции, товарищ монсеньер, и более молодое творение той же самой революции. Я, конечно, незнаком с руководителями КГБ, которые, если верить вам, служат вам верой и правдой... Но мне хорошо известно, что будет, если мы сами возьмемся творить правосудие над своим начальством, а не обратимся в контролирующие органы. Это такие наказания, что я не хотел бы рисковать, не обладая более серьезными документами, а не какими-то там досье, которые, вполне возможно, состряпаны недовольными чиновниками низкого ранга... Я даже не хочу смотреть эти досье – тогда мне не придется давать свидетельские показания, способные повредить моему продвижению по службе.
– Ты, глупый юрист! – прорычал Шакал; его глаза налились кровью, кулаки непроизвольно сжимались. – Вы все вероотступники и приспособленцы!
– Прекрасно сказано, – заметил юрист улыбаясь. – Но это не ваши слова, товарищ, вы украли их у англичанина Блэкстоуна.
– Я не потерплю такого нахальства!
– А вам и не придется, святой отец... Я ухожу и как юрист советую вам поступить точно так же.
– Как вы смеете?!
– Безусловно смею, – ответил юрист, улыбаясь и оглядывая аудиторию. – Может, мне придется выступить обвинителем по этому делу... А я, поверьте, хорошо разбираюсь в процессуальных тонкостях.
– Деньги!! – закричал Шакал. – Я посылал вам тысячи!
– А где это зарегистрировано? – невинно спросил юрист. – Вы дали понять нам, что следов не осталось. Пакет, опущенный в почтовый ящик или положенный на рабочий стол, и записка с инструкцией «сжечь после прочтения»... Кто же из наших граждан признается, что положил их туда? Здесь и Лубянке нечего делать... Будьте здоровы, товарищ монсеньер, – произнес юрист, отодвигая стул и направляясь к выходу.
Один за другим все потянулись за юристом, оборачиваясь и глядя на человека, который так странно нарушил монотонное течение их жизни... Инстинктивно они понимали, что если последуют за ним, то их ждут и позор и смерть. Смерть.
Но к тому, что последовало, они не были готовы. В мозгу убийцы в одежде священника сверкали молнии, зажигавшие его сумасшествие. Его темные глаза сверкали бешеным огнем, который могло погасить только успокаивающее его натуру насилие – незамедлительная, жестокая, страшная месть за поругание святой цели... Убить вероотступников! Шакал метнулся к кипе газет, выхватил из-под рассыпавшихся страниц смертоносный автомат и проревел:
– Стоять!
Никто не выполнил его Приказ, и внешние импульсы психопатической энергии захватили убийцу. Шакал несколько раз нажал на спуск, и все мужчины и женщины упали, скошенные автоматной очередью. Еще не затихли стоны, а убийца уже выскочил из помещения склада; он стрелял из автомата очередями, продолжая убивать случайных прохожих, проклиная всех и грозя адскими муками всем вероотступникам.