Ультиматум Борна (др. перевод)
Шрифт:
– Больше этого не будет, – произнесла Мари и тихо, преодолев внутренний барьер, добавила: – Жан-Пьер.
– Думаю, можно жить и с этим именем...
– А почему не здесь?
– Qu'est-ce que vous dites, madam? [39]
– Подумайте об этом. Париж может оказаться не менее опасным для вас, чем улицы Бостона для нашего судьи.
Судья, о котором зашла речь, был погружен в задумчивость, но тут tia столе расставили несколько бутылок, стаканов и ведерко со льдом. Мгновенно очнувшись, Префонтен налил себе какого-то экстравагантного
39
Что вы сказали, мадам? (фр.)
– Я должен задать вам вопрос-другой, – многозначительно сказал он. – Можно?
– Валяйте, – отозвалась Мари. – Не уверена, что смогу или захочу отвечать, но попытайтесь.
– Выстрелы, распыленная аэрозолем на стене краска, – мой «кузен» сказал, что и краска, и эта надпись входили в полученные им инструкции...
– Да, mon ami. Так же, как и громкий звук выстрелов.
– Но почему?
– Все должно выглядеть так, как требовал Шакал. Выстрелы – еще один штрих, который должен был привлечь внимание к этому событию.
– Почему?
– В Сопротивлении нас научили этому – не то чтобы я когда-либо был кем-то вроде Жан-Пьера Фонтена, но малую лепту в освобождение Франции я внес. Это называлось «подчеркиванием»: делалось своеобразное заявление, чтобы всем было ясно, что ответственность за акцию несет подполье. Об этом знали абсолютно все.
– Но почему здесь?
– Медсестра Шакала мертва. Теперь никто не сообщит ему о том, что его инструкции выполнены.
– Галльская логика. Совершенно непостижимая.
– Французский здравый смысл. Совершенно неоспоримый.
– Почему?
– Завтра к полудню Карлос будет здесь.
– О Боже мой!
Вдруг зазвонил телефон. Джон Сен-Жак дернулся было вскочить со стула, но сестра опередила его. Она быстро выскочила в гостиную и сняла трубку телефона.
– Дэвид?! – с надеждой воскликнула Мари.
– Это Алекс, – произнес на другом конце линии задыхающийся голос. – Боже, я непрерывно накручивал этот чертов диск на протяжении трех часов! С вами все в порядке?
– Мы живы, хотя и не должны были быть живыми.
– Старики! Это парижские старики! Джонни успел...
– Джонни-то успел, но они на нашей стороне!
– Кто?
– Старики.
– Это совершенно не имеет смысла!
– Нет, имеет! Мы контролируем ситуацию. Что с Дэвидом?
– Я не знаю! Телефонная линия отключена. Повсюду какая-то чушь! Я задействовал полицию...
– К черту полицию, Алекс! – возопила Мари. – Задействуй армию, морскую пехоту, ваше чертово ЦРУ! Вы нам должны!
– Джейсон не разрешит. Сейчас я не могу пойти против него.
– Тогда вот что, послушай: завтра Шакал будет здесь! Вы обязаны что-то сделать!
– Ты не понимаешь. Мари. На поверхность всплыла прежняя «Медуза»...
– Будешь мужу моему рассказывать эту чертову сказку о «Медузе»! Шакалу на это наплевать, и он прилетает сюда завтра!
– Дэвид будет на месте, и ты это знаешь.
– Да, знаю... Потому что теперь он Джейсон Борн.
– Братец Кролик, сейчас не та ситуация, что тринадцать лет назад, да и ты на тринадцать лет постарел. От тебя не будет никакой пользы,
Голос Кактуса постепенно удалялся – Джейсон прошел в темную гостиную: его веки были словно налиты свинцом, на ногах – пудовые гири. Он упал на диван, медленно закинул, одну за другой, ноги на подушки. Посмотрел в потолок. «Отдых – это оружие, битвы проигрывают и выигрывают...» Слова Филиппа д'Анжу. «Медуза». Его сознание подернулся черным цветом, и он заснул.
По всему дому, похожему на пещеру, словно звуковой торнадо, непрерывно, оглушающе, откликаясь гулким эхом, заверещала визгливая, пульсирующая сирена. Борн судорожно повернулся на бок и спрыгнул с дивана, поначалу растерянный, не понимающий, где он находится и – какое-то ужасное мгновение... – даже кто он.
– Кактус! – взревел он, выскочив из безвкусно обставленной гостиной в коридор. – Кактус! – заорал он вновь, услышав, как голос заглушается быстрыми, ритмичными завываниями сигнала тревоги. – Где ты?
Ничего. Он подбежал к двери кабинета и схватился за ручку. Дверь была заперта! Он отступил на шаг и двинул по ней плечом – один раз, второй; на третий – он собрался со всеми силами, какие у него только были, и стремительно врезался в нее. Дверь качнулась, потом подалась, тогда Джейсон начал молотить по ее центру ногой до тех пор, пока она не разлетелась в щепки; он прошел внутрь, и то, что он там обнаружил, вызвало у этой машины для убийства – творения «Медузы» и прочих – яростный гнев. Голова Кактуса лежала на письменном столе в луже крови. Труп... Нет, не труп! Правая рука шевельнулась:
Кактус жив!
Борн подбежал к столу и осторожно поднял голову старика. Ревущий, оглушающий, всепроникающий сигнал тревоги делал бессмысленным – если он вообще был возможен – любой разговор. Кактус открыл глаза, дрожащей правой рукой он цеплялся за пресс-папье и согнутым указательным пальцем постукивал по крышке стола.
– Что такое? – заорал Джейсон. Рука продолжала двигаться к краю пресс-папье, стук учащался. – Внизу? Под ним? – Почти незаметным движением головы Кактус утвердительно кивнул. – Под столом! – сообразил Борн. Он встал на колени справа от Кактуса и стал ощупывать дно плоского верхнего ящика, затем сбоку – и наконец нашел! Кнопка! С максимальной осторожностью он передвинул на несколько дюймов влево тяжелое кресло на колесиках и осмотрел кнопку. Под ней маленькими белыми буквами на черной пластинке было написано: «Вспом. сигн.».
Джейсон нажал на кнопку, ив то же мгновение завывавший, будто стая демонов, сигнал прекратился. Наступившая тишина была почти столь же невыносима, и приспособиться к ней было почти так же невозможно.
– Как тебя ранили? – спросил Борн. – Сколько прошло с этого момента?.. Если можешь говорить – тогда давай шепотом, на это не уйдет много сил, понимаешь?
– О, братец, ты уж слишком, – прошептал Кактус, превозмогая боль. – Я же был таксистом в Вашингтоне, парень, – пойми, что это значило для черного. Я уже бывал в таких переделках. Это не смертельно, малыш, просто у меня пуля в верхней части груди.