Ультиматум Борна
Шрифт:
Некогда! Борн с трудом поднялся на ноги и пошел, спотыкаясь, к комитетскому седану, боясь худшего. Он посмотрел через пробитые окна. Его внимание неожиданно привлекла поднявшаяся из-под переднего сиденья рука. Он распахнул дверь и увидел Крупкина, скорчившегося под приборной панелью ниже сиденья, его правое плечо наполовину разорвано, кровоточащая плоть видна через рваную ткань пиджака.
– Мы ранены, – слабым голосом, но спокойно сообщил офицер КГБ. – Алексей несколько серьезнее, чем я, так что помоги ему в первую очередь, пожалуйста.
– Толпа
– Вот! – перебил Крупкин, с болью доставая из кармана свое удостоверение в пластиковой обложке. – Найди командующего здесь идиота и доставь его сюда. Нам нужен врач. Для Алексея, глупец. Торопись!
В лазарете арсенала рядом на кушетках лежали двое раненых. Борн стоял у стены, наблюдая, но не понимая происходящего. Три врача были доставлены на вертолете с крыши Народной больницы на проспекте Серова – два хирурга и анестезиолог. Последний, однако, оказался не нужен. Серьезного хирургического вмешательства не требовалось; местной анестезии было достаточно, чтобы промыть раны, наложить швы и ввести антибиотики. Инородные объекты, как объяснил главный врач, прошли навылет тела.
– Я так понимаю, вы имеете в виду пули, – сказал Крупкин возмущенно.
– Он имеет в виду пули, – подтвердил Алекс хриплым голосом по-русски. Бывший сотрудник ЦРУ не мог двигать головой, потому что его горло было перевязано. Широкие липкие ленты спускались вниз к его ключице и верхней части правого плеча.
– Спасибо, – поблагодарил хирург. – Вы родились в рубашке, особенно вы, наш американский пациент, для которого нам придется вести конфиденциальные медицинские записи. Кстати, сообщите нашим людям имя и адрес вашего врача в Соединенных Штатах. Вам еще несколько недель будет нужен правильный уход.
– В данный момент мой врач находится в больнице в Париже.
– Простите?
– Ну, если со мной что-то случается, я сообщаю ему, и он посылает меня к нужному, по его мнению, врачу.
– Это не вполне «общественное медицинское обеспечение».
– Для меня – вполне. Я сообщу его имя и адрес медсестре. При благоприятном стечении обстоятельств он скоро вернется.
– Повторяю, вам очень повезло.
– Я был очень быстр, доктор, равно как и ваш товарищ. Мы увидели преступника, когда этот сукин сын побежал на нас, так что заперли двери и постоянно двигались на сиденьях, стреляя в него. Он пытался подобраться к нам ближе, чтобы убить нас, – и это ему почти удалось… Мне жаль водителя; он был смелым парнем.
Дверь лазарета резко распахнулась – точнее, была почти выбита, осчастливив их величественным присутствием комиссара КГБ из квартиры на Садовой. По-мужицки выглядящий, по-мужицки говорящий офицер Комитета в мятой военной форме.
– Вы… – сказал он врачу. – Я поговорил с вашими сотрудниками снаружи. Они говорят, вы здесь закончили.
– Еще не совсем, товарищ. Остались менее значительные вещи, такие как терапевтическое…
– Позже, – перебил комиссар. – Нам надо поговорить наедине.
– Комитет
– Приказывает.
– Порой слишком часто.
– Что?
– Вы слышали меня, – ответил врач, направляясь к двери. Кагэбэшник пожал плечами и подождал, пока закроется дверь. Тогда он подошел к обеим кушеткам, стреляя глазами из-под нависших век то на одного, то на другого раненого, и выплюнул одно слово:
– Новгород!
– Что?
– Что?..
Эти возгласы прозвучали одновременно; даже Борн оттолкнулся от стены.
– Вы, – добавил он, переключившись на свой ограниченный английский, – понимаете, что я говорить?
– Если вы сказали то, что я думаю, что вы сказали, то, думаю, понимаю, но только название.
– Я достаточно понятно объясню. Мы опросили девять мужчин и женщин, которых он запер на складе оружия. Он убил двух охранников, которые не смогли остановить его, понимаете? Он взял автомобильные ключи у четверых мужчин, но не воспользовался ни одним.
– Но я видел, как он пошел к машинам!
– К которой? Еще три человека в Кубинке застрелены, их водительские права отсутствуют. Которая из машин?
– Ради бога, проверьте в вашем автомобильном бюро, или как там оно у вас называется!
– Это займет много времени. Даже в Москве автомобили разных марок, с разными номерными знаками – Ленинград, Смоленск, кто знает – никто не следит за нарушениями автомобильных законов.
– О чем, черт возьми, он говорит?! – вскричал Джейсон.
– Автомобильная собственность регулируется государством, – слабым голосом объяснил Крупкин. – В каждом центре есть своя регистрация, которая редко сотрудничает с другими центрами.
– Почему?
– Индивидуальное владение под разными именами – обычная практика. Это запрещено. Слишком много машин, доступных к покупке.
– И?
– Местное взяточничество – жизненный факт. Никто в Ленинграде не хочет, чтобы ему указывал какой-нибудь бюрократ из Москвы. Он говорит, что на выяснение, какую машину взял Шакал, уйдет несколько дней.
– Это безумие!
– Это сказали вы, мистер Борн, а не я. Я верный гражданин Советского Союза, прошу не забывать.
– Но какое это все имеет отношение к Новгороду – ведь именно это он сказал, не так ли?
– Новгород. Что это значит? – перевел Крупкин вопрос комиссару. Быстро, обрывисто, крестьянин-комиссар по-русски сообщил необходимые детали своему парижскому коллеге. Крупкин повернул голову и перевел на английский. – Постарайся усвоить, Джейсон, – произнес он слабеющим голосом, его дыхание становилось все более затрудненным. – Похоже, убийца увидел тебя из окна, когда ты крался за кустами. Он вернулся в оружейную, крича, как и подобает такому маньяку. Он орал своим заложникам, что ты его и что ты теперь покойник… И еще, что ему осталось сделать последнее дело.