Ультиматум Борна

Ладлэм Роберт

– Должна сказать, это весьма неприлично…

– Леди, у меня нет времени на приличия, мне нужно знать! Так вы носите?

– Что ж, да, ношу. Вообще-то это не секрет, все мои друзья знают об этом, и они прощают мне это. Видите ли, дорогой мальчик, у меня диабет… и мои седые волосы ужасно редки…

– Нет ли среди ваших париков рыжего?

– Действительно, есть. Пожалуй, я сменю…

Борн с силой опустил трубку на аппарат и посмотрел на Крупкина.

– Сукин сын ускользнул. Это был Карлос!

– За мной! – скомандовал Крупкин, и они поспешили через пустой вестибюль к комплексу служебных помещений «Метрополя». Они дошли до медицинского кабинета и вошли внутрь. И оба остановились; у обоих

перехватило дыхание от представшей их взорам картины.

Кругом валялись мотки рваной, растрепанной марли и бинтов разной ширины, по кушетке и полу разбросаны сломанные шприцы и тюбики антибиотиков, будто кто-то орудовал здесь в панике. Однако Борн с Крупкиным едва обратили на это внимание: их глаза были прикованы к женщине, которая пыталась оказать помощь сумасшедшему пациенту. Медсестра «Метрополя» была выгнута назад на стуле, ее горло перерезано скальпелем, и по безупречно белой униформе бежала тонкая струйка крови. Безумие!

Стоя у столика в гостиной, Дмитрий Крупкин говорил по телефону, а Алекс Конклин сидел на обитом парчой диване и массировал ногу, сняв протез. Борн стоял у окна и смотрел на проспект Маркса. Алекс со слабой улыбкой на усталом лице посмотрел на офицера КГБ, тот кивнул, глядя на Конклина. Они поняли друг друга. Они были достойными противниками в бесконечной, всегда тщетной войне, в которой выигрывались лишь отдельные сражения, – философский конфликт разрешиться не мог.

– В таком случае я рассчитываю на вас, товарищ, – сказал Крупкин по-русски, – и, скажу прямо, я полностью полагаюсь в этом на вас… Конечно, я записываю этот разговор! А вы не стали бы?.. Хорошо! Мы понимаем друг друга, равно как и наши обязанности, так что позвольте мне подвести итог. Этот человек серьезно ранен, о чем было сообщено в городскую службу такси и всем врачам и больницам. Описание украденного автомобиля разослано, и об обнаружении его или самого этого человека должно быть сообщено непосредственно вам. Наказание за нарушение этих приказов – Лубянка, это должно быть ясно… Хорошо! Мы наладили взаимопонимание, и я ожидаю сообщения от вас сразу, как только у вас появится какая-либо информация, да?.. Не получите сердечный приступ, товарищ. Я отлично знаю, что вы старше меня по званию, но у нас ведь народное государство, не так ли? Просто последуйте совету очень опытного подчиненного. Удачного вам дня… Нет, это не угроза, всего лишь доброе пожелание. – Крупкин повесил трубку и вздохнул. – Боюсь, нам не хватает нашей исчезнувшей образованной аристократии.

– Не стоит говорить этого вслух, – заметил Конклин, кивнув на телефон. – Насколько я понимаю, никакой информации.

– Никакой, требующей немедленного действия, но кое-что весьма интересное, даже захватывающее, в несколько извращенном смысле.

– Имеющее отношение к Карлосу?

– Именно. – Крупкин покачал головой, когда Джейсон взглянул на него от окна. – Я на минуту задержался в своем кабинете, перед тем как присоединиться к ударной группе, и на моем столе лежали восемь больших конвертов из манильской бумаги, из которых только один был вскрыт. Их нашла милиция на Вавилова и, верная процедуре, прочитав содержимое только одного из них, передала их нам.

– И что в них? – спросил Алекс, усмехнувшись. – Государственная тайна, характеризующая всех членов Политбюро как геев?

– Думаю, ты почти угадал, – перебил Борн. – На Вавилова был московский отряд Шакала. Он наверняка показывал им, какая грязь у него есть на них либо на других.

– Последнее верно, – сказал Крупкин. – Собрание самых гадких заявлений, нацеленных на высших лиц наших главных министерств.

– У него такого мусора навалом. Это стандартная процедура для Карлоса; так он покупает себе дорогу в круги, в которые не может проникнуть иначе.

– Наверное, я не совсем понятно выразился, Джейсон, – продолжил офицер КГБ. – Говоря «гадких», я имел в виду именно это. Невероятных. Просто безумных.

– Он почти всегда держит своих людей на привязи.

– Большая часть информации – грязь из самых низкопробных

бульварных газет – ничего необычного для них, конечно, – но вдобавок к этому полная бессмыслица и очевидные искажения дат, мест, должностей и даже фамилий. Например, Министерство транспорта расположено не в том месте, какое указано в соответствующем конверте, а в квартале оттуда, и определенный товарищ директор не женат на названной леди, а женат на другой – названная женщина является их дочерью и живет не в Москве, а на Кубе, уже шесть лет. И еще, человек, означенный как глава Радио Москвы и обвиняемый почти во всех возможных грехах, кроме разве что интимных отношений с собаками, умер одиннадцать месяцев назад и был известен как верный христианин, который был бы гораздо счастливее, проживи он жизнь обыкновенным священником… Эти очевидные ошибки я заметил за пару минут, не желая тратить на это много времени, но уверен, что их там еще много.

– Ты хочешь сказать, что Карлосу пудрили мозги? – сказал Конклин.

– Самым наглым образом, с точным расчетом – над этими данными посмеялись бы даже в самых доктринально строгих наших судах. Кто бы ни снабжал его этими мелодраматическими «разоблачениями», он делал их заведомо противоречивыми.

– Родченко? – предположил Борн.

– Вряд ли кто-либо другой. Григорий – я называю его «Григорий», хотя никогда не обращался к нему так, его всегда звали «генерал» – был стратегом до мозга костей, «выживателем», и вместе с тем – убежденным марксистом. Контроль был его девизом, фактически навязчивой идеей, и если бы он мог контролировать пресловутого Шакала в интересах Родины – это было бы просто счастьем для старика. Однако Шакал убил его характерными для него тремя пулями в горло. Было ли это предательством со стороны Шакала или Родченко просто чем-то выдал себя? Мы никогда не узнаем этого. – Зазвонил телефон, и рука Крупкина рванулась к трубке. – Да? – переключился он на русский и жестом велел Конклину прикрепить на место протез. – А теперь слушайте меня внимательно, товарищ. Милиция не должна предпринимать никаких действий – более того, они должны держаться вне видимости. Вызовите одну из наших машин без опознавательных знаков на замену патрульной, я понятно выражаюсь?.. Хорошо. Будем использовать частоту «Мурена».

– Прорыв? – спросил Борн, отойдя от окна, когда Дмитрий бросил трубку.

– Еще какой! – ответил Крупкин. – Его машина замечена на Немчиновской дороге и направляется в Одинцово.

– Это мне ни о чем не говорит. И что там, в Одинцоволе, или как там оно называется?

– Точно не знаю, но, думаю, ему эта местность знакома. Вспомните, он хорошо знает Москву и ее окрестности. Одинцово – промышленный пригород примерно в тридцати пяти минутах езды от города…

– Проклятие! – воскликнул Алекс, сражаясь с завязками протеза.

– Позволь, я сделаю, – сказал Джейсон не терпящим возражений тоном. Он присел рядом и быстро справился с толстыми полосками грубой ткани. – Почему Карлос не сменил машину? – продолжил он, обращаясь к Крупкину. – Нехарактерно для него.

– У него нет выбора. Он знает, что все московские таксисты – тихие пособники государства, и, кроме того, он серьезно ранен и, очевидно, безоружен – иначе стал бы еще стрелять в тебя. Он не способен сейчас угрожать водителю или украсть автомобиль… К тому же он довольно быстро добрался до Немчиновки; то, что машину вообще заметили, – чистая случайность. Эта дорога редко используется – что ему, наверное, тоже известно.

– Поехали отсюда! – крикнул Конклин, раздраженный вниманием Джейсона и собственной немощностью. Он поднялся, покачнулся, сердито отмахнулся от руки Крупкина и направился к двери. – Поговорить можно и в машине. Мы зря теряем время.

– Мурена, ответьте, – сказал Крупкин по-русски в микрофон, сидя рядом с водителем и держа руку на тюнере автомобильного радио. – Мурена, ответьте, если слышите.

– О чем он говорит, черт побери? – спросил Борн Алекса на заднем сиденье.

– Он пытается связаться с машиной КГБ, следующей за Карлосом. Все время переключается с одной сверхвысокой частоты на другую. Это код «Мурена».