Ультиматум Борна
Шрифт:
– Очень интересная концепция, сэр, – сказала другая женщина, лет тридцати, в дорогой складчатой юбке, ее аккуратные черты, очевидно, были знакомы остальным, поскольку она была популярной ведущей новостей на телевидении. – Однако не могли бы мы вернуться к вопросу о достоверности?
– Этот вопрос не обсуждается, – отрезал темноглазый Карлос, пристально глядя на каждого. – Иначе – откуда бы мне было знать о вас все?
– Я не сомневаюсь в вас, – настаивала телеведущая. – Но, как журналист, я всегда стараюсь искать второй источник информации для подтверждения, если только Министерство не определит иначе. Поскольку
– Меня что, поучает марионеточная журналистка, когда я говорю истину? – У киллера перехватило дыхание от злости. – Все, что я сказал вам, – истина, и вы знаете это.
– Как и преступления Сталина, сэр, а они были похоронены вместе с двадцатью миллионами трупов за тридцать лет.
– Вам нужны доказательства, журналистка? Я дам вам доказательства. У меня глаза и уши лидеров КГБ – а именно самого генерала Григория Родченко. Он – мои глаза и мои уши, и если вы хотите знать всю правду, он мне многим обязан! Потому что я и для него парижский монсеньор.
Среди присутствующих прошел неопределенный шорох, коллективное сомнение, волна тихих покашливаний. Телеведущая опять заговорила, теперь более мягко, ее взгляд был прикован к человеку в церковном одеянии.
– Вы можете быть кем угодно, сэр, – начала она, – но вы не слушаете круглосуточное Радио Москвы. Около часа назад прозвучало сообщение о том, что генерал Родченко застрелен этим утром иностранными преступниками… Было также сказано, что все высшие офицеры Комитета созваны на срочное совещание, чтобы обсудить обстоятельства убийства генерала. Говорят, нужны были невероятные причины для того, чтобы такой опытный человек, как генерал Родченко, позволил заманить себя в ловушку.
– Они опровергнут его данные, – добавил осторожный бюрократ, упруго вскакивая на ноги. – Они начнут разглядывать все под микроскопом в поисках этих «невероятных стечений обстоятельств». – Он посмотрел на киллера в одежде священника. – Не исключено, что они найдут сведения о вас, сэр. И копии ваших досье.
– Нет, – сказал Шакал. На его лбу выступили капельки пота. – Нет! Это невозможно. У меня единственные копии этих досье – других не существует!
– Если вы верите в это, святой отец, – возразил тучный мужчина из Министерства обороны, – то вы плохо знаете Комитет.
– Знаю? – вскричал Карлос. Его левая рука начала подрагивать. – Да у меня его душа! От меня не скроется ни один секрет, потому что я сам являюсь носителем всех секретов! У меня есть целые тома на правительства многих стран, на их лидеров, на их генералов, на их высших чиновников – у меня источники по всему миру!
– Однако у вас больше нет Родченко, – продолжил человек из Министерства обороны, тоже встав со стула. – И, кстати, вы ведь даже не удивились.
– Что?
– Большинство из нас, если не все, первым делом с утра включают радио. Эта глупость повторяется каждое утро, но, наверное, в этом есть и удобство. И я уверен, все мы знали о смерти Родченко… А вы, святой отец, не знали, и когда наша телеведущая сказала об этом,
– Конечно же, был удивлен! – вскричал Шакал. – Но я обладаю превосходным самоконтролем. Поэтому мне доверяют, поэтому я нужен марксистским лидерам всего мира!
– Это уже не модно, – пробормотала женщина средних лет, специализировавшаяся на личных делах персонала; она тоже поднялась на ноги.
– Что вы несете? – Голос Карлоса превратился в грубый, осуждающий, быстро усиливающийся шепот. – Я же парижский монсеньор. Я сделал вашу жизнь гораздо более комфортной, чем вы могли ожидали, и теперь вы меня допрашиваете? Откуда я знаю то, что знаю? – как мог бы я продемонстрировать вам мои возможности здесь, в этой комнате, если бы не был среди самых привилегированных людей Москвы? Вспомните, кто я!
– Но мы не знаем, кто вы такой, – сказал другой мужчина, тоже поднимаясь со стула. Как и у остальных мужчин, его одежда была аккуратной, строгого покроя и хорошо выглаженной, но отличалась в лучшую сторону качеством, словно он больше заботился о своей внешности. Его лицо тоже имело отличия; оно было бледнее, чем у остальных, и глаза были более внимательными, как-то более сфокусированными, создавая впечатление, что он тщательно взвешивает свои слова. – Помимо церковного титула, который вы себе присвоили, мы больше ничего о вашей личности не знаем, а вы, очевидно, не собираетесь ее раскрыть. Что касается того, что вы знаете, вы изложили нам вопиющие слабости и вытекающую из них несправедливость в наших ведомствах, но они широко распространены во всех министерствах. Вы с таким же успехом могли выбрать десяток других вместо нас из других органов, и осмелюсь заявить, жалобы были бы такими же. Ничего нового…
– Да как вы смеете! – крикнул Карлос Шакал, вены вздулись на его шее. – Кто вы такие, чтобы говорить это мне? Я парижский монсеньор, истинный сын Революции!
– А я судебный адвокат Министерства юстиции, товарищ монсеньор, и более молодой продукт этой революции. Возможно, я не знаю глав КГБ, которые, по вашим словам, являются вашими послушными орудиями, но зато знаю, какие наказания грозят нам, если мы возьмем юридические процессы в свои руки и сами – тайно – пойдем против нашего начальства, а не доложим немедленно о готовящемся правонарушении. Это риск, на который я не готов пойти без гораздо более убедительных доказательств, чем какие-то никому не нужные досье из неизвестных источников. Их могли выдумать недовольные чиновники, возможно, рангом намного ниже нас… Честно говоря, я даже не хочу видеть эти бумаги, потому что не желаю быть скомпрометирован знакомством с очерняющими вымыслами, которые могут стать опасными для моего теперешнего положения.
– Вы всего лишь жалкий юрист! – проревел киллер, сжимая и разжимая кулаки, глаза его налились кровью. – Правда сама по себе вас не интересует! И компаньонов вы выбираете в соответствии с текущими потребностями!
– Не стоит, товарищ священник. Я намерен удалиться, и мой совет всем остальным, собравшимся в этой комнате, последовать моему примеру.
– Вы не посмеете.
– Посмею, – ответил советский адвокат, позволив себе немного юмора. Он осмотрелся и усмехнулся. – Мне, наверное, следовало бы судить самого себя, но боюсь, что я слишком хорош в своей работе.