Улыбка Авгура
Шрифт:
– Это точно?
– Не сойти мне с этого места!
– уверенно ответила она, широко улыбаясь, - Он и сейчас должен там лежать.
Это она об Аксакове. Все ясно. Дважды два по-прежнему четыре. А Волга, как хвостом ни крути, впадает в Каспийское море.
Пресловутый Икс - это он. Не Аксаков, разумеется, а Андрей. Точно он. Больше некому. Но тете пока незачем знать об этом.
– А почему ты спрашиваешь?
– опомнилась она.
– Из чистого любопытства, - я приняла невинный вид и поспешила перевести разговор на другую тему, - Думаю, не слишком ли часто ваш сосед заходит в гости.
–
Пусть так. Хорошая отмазка для тети. Грех не воспользоваться, чтобы, не вызывая подозрений, отвадить душегуба от дома.
– Подумай сама, что скажут соседи. Грета в таком опасном возрасте...
Что я несу... Греткин опасный возраст закончился лет десять тому назад. Впрочем, у женщины любой возраст опасный.
– Ты думаешь?
– тетя мгновенно просчитала варианты и закусила нижнюю губу. Клюнула, значит.
Заглянула Грета, как почувствовала, что речь о ней, и сообщила, что со мной хочет поговорить Андрей.
– Ника, мне как-то неудобно, - призналась тетя, отводя взгляд и втягивая голову в плечи, - Ты как-нибудь сама ему скажи.
И скажу. Делов-то.
– Не беспокойся об этом. Зови, только прикрой меня чем-нибудь.
– Как ты, Ни?
– с порога спросил Андрей. Выглядел он, к сожалению, лучше, чем в последний раз. Рука все еще на перевязи, но заплывший глаз вместо ярко-багряного стал спокойно-фиолетовым. Еще раз повторяю - к большому сожалению.
– Твоими стараниями, но сейчас лучше, - сказала я, пристально наблюдая за ним и выискивая на его физиономии следы разочарованимя и досады. Но он держался отменно. Нервы у него - как канаты, - Садись, - я небрежно кивнула на стоящий рядом стул. Он отодвинул его ногой, опустился на пол возле кровати, подтянув колени к груди, и привычно потянулся к моей руке. Но, предвосхитив его маневр, я быстро спрятала руку под пушистый плед, которым меня укрыла тетя.
– Прости, я не думал, что так получится. Я тебя обидел, да?
– зачастил он, не давая возможности вставить ни слова, - Ты перенервничала? Но мне казалось, что ты сама хотела...
Сама? Ну и нахал! Типичный наглец! Пока я закипала, он продолжал что-то говорить.
...Не дети, - донеслось до меня сквозь нахлынувшее возмущение, - Ты пришла, вот я и подумал...
А-а, так вот он о чем! За кого, черт возьми, он меня принимает? Хлопнуться в обморок из-за домогательств?
...Небезразличен тебе, а деньги - предлог, - он полез в карман брюк, извлек измятые деньги и выложил их на стул, - Кстати, зря ты так, мрачнея, укорил Андрей, - Я сделал это из уважения к светлой памяти Генриха Карловича и вообще по-соседски. Если бы ты видела своих родных перед похоронами... Они выглядели такими потерянными, такими несчастными, как настоящие сироты. Они плохо понимали, что происходит, поэтому мне захотелось помочь. Безвозмездно, понимаешь?.. Я так решил и все, - закончил с нажимом душегуб.
Он, видите ли, решил. А я решила по-другому. Посмотрим, голубчик, чья возьмет.
Он опустил локоть на край кровати, уперся в него подбородком и сообщил:
– Я свалял дурака...
Допустим, согласна.
Я только сегодня понял, что вчера ты ждала, что я...
– он проглотил конец фразы, - Но мне казалось... как бы тебе объяснить...
Наверное, он ждал ответа. По крайней мере, этого ждал его зрачок черный и жаркий, как летняя ночь.
Но он прав: слова лживы, поэтому я промолчу.
Художник, творец, романтик может выдать за основной инстинкт все, что ему заблагорассудится, герои, созданные одной силой его воображения, могут взасос целоваться, между делом отстреливаясь от врагов, преследующих их по пятам. На то оно и воображение, чтобы хоть там безрассудно целоваться взасос назло всем врагам. В реальной жизни все иначе: никакой романтики, никакого полета, зато сколько адреналина! Я боюсь, как никогда не боялась. Он опасен, я чувствую это.
– Ну что ты молчишь?!
– воскликнул он, теряя самообладание, но быстро взял себя в руки и добавил почти спокойно, - Я понимаю, что сам все испортил, и прошу: дай шанс, я исправлюсь... Ни!
– последовал очередной взрыв нетерпения, - Ты слушаешь меня или я разговариваю сам с собой?
– Не надо, Андрей, не продолжай. Ты в курсе, что у меня есть жених. (Хотела добавить - и не один, но поскромничала. Ничего, не сказала я скажут другие.) И все, что собираешься сказать ты, я надеюсь услышать от него...
– Ты лжешь, - он холодно улыбнулся, - Я знаю, ты от него бегаешь. Да ты с ним едва знакома!
– ...Но в более искреннем варианте, - закончила я прерванную фразу.
– Ты подозреваешь меня в неискренности?
– взвился он. Да, умею я выводить мужчин из себя, этого у меня не отнимешь. Интересно, когда они выходят из себя, то в кого, собственно, входят?
– Откуда ты знаешь, что мы с ним едва знакомы?
– полюбопытствовала я.
– Не увиливай, смотри в глаза и отвечай: ты подозреваешь меня в неискренности?
Опять двадцать пять.
– Я подозреваю тебя во всем. (Сильно сказано, - одобрила я, Умничка!) Так откуда ты знаешь? Смотри в глаза и отвечай.
– Мне сказала Нюся. Ваша Нюся...
– Знаю, кулинарный гений и оазис в зыбучих песках. То, что сказала Нюся, - чистая правда, но она ничего не значит. Мой жених - хочу и бегаю. Может, раззадоривая, я довожу его до матримониальной кондиции. А то, что мы едва знакомы...
– я ехидно улыбнулась, - Два раза я уже проделывала эту штуку - выходила замуж за едва знакомых мужчин. (Будто мужчины бывают другими. Ха-ха.) Говорят, - закончила я, - бог любит троицу.
– Ты соображаешь, что говоришь?
– со злостью выпалил он, - Ты... ты... ты обманываешь себя! Он не нужен тебе!
– Во-первых, с тобой, солнце, я тоже едва знакома. Это так, между прочим... А во-вторых, позволь, я все-таки сама решу, кто мне нужен, а кто - нет.
И почему, спрашивается, постоянно приходится напоминать о своих гражданских правах?
Он задумался. Вероятно, о смысле жизни, потому что его взгляд стал таким же сосредоточенно-отсутствующим, как у роденовского мыслителя. Я не подгоняла события, а терпеливо ждала, что он надумает, и дождалась на свою голову.