Улыбка черного кота
Шрифт:
Но едва она, торопясь и волнуясь, а потому путаясь в своем рассказе, назвала «Фармацевтик инкорпорэйтэд», старый профессор понял, о чем пойдет речь.
— Это очень известная фирма, — задумчиво продолжая пить зеленый чай, медленно произнес он. — Я знаю, что они продают сейчас одно гениальное изобретение. Называется эта штука «металл с памятью», и сведения о его внедрении самые положительные. Бурный успех, колоссальные деньги. Если наш Ло имеет какое-то отношение к этой сделке, если он занимал ведущие позиции в переговорах со стороны России, то становится понятным, почему он так и остался неопознанным: кто-то, вероятно, весьма обрадовался,
— Значит, мы почти не продвинулись в своих поисках? — разочарованно протянула Дина. — Если здесь замешаны большие деньги, то разобраться во всем наверняка будет непросто.
— Есть у меня одна идея. Понимаешь, в ожоговом центре по моей просьбе охрана снимала на видеопленку всех посетителей, которые являлись для опознания жертв катастрофы.
— И?… — затаив дыхание, спросила дочь.
— И кассета, разумеется, у меня сохранилась. На всякий случай…
— Но что нам даст, если мы воочию увидим людей, отказавшихся признать Ло, даже если он сам теперь узнает их? Ну, убедимся, что он действительно Антон Житкевич, что он был серьезным ученым… И что? Отправим его назад в Россию? — И в голосе Дины прозвучали ревнивые, горестные нотки женщины, обнаружившей себя вдруг на краю разлуки с любимым.
Ее отец укоризненно покачал головой.
— Не торопись, — еле слышно проговорил он. — Никогда не торопись огорчаться или радоваться, дочь. Эта старая пленка может дать нам шанс прикоснуться к истине, а это уже немало…
Подняв трубку старого телефонного аппарата, доктор Сяо медленно набрал несколько знакомых цифр. Он хотел еще раз проконсультироваться с тем самым психологом, которому доверял: в силах ли Ло перенести сейчас новые потрясения, новые встречи с призраками прошлого? Тот ответил, что пациент достаточно окреп для того, чтобы быть готовым воспринять любую информацию. Его здоровье зависит теперь главным образом от полноты восстановления общей картины минувшей жизни.
— Вы ручаетесь? — Доктор Сяо еще сомневался. Им владело смутное, неосознанное желание уберечь приемного сына от неминуемой боли.
— Парень больше всего страдает не от избытка сведений, а, напротив, от их недостатка, — уверенно ответил консультант. — Любая информация, из которой Ло может узнать что-то о своем прошлом, пойдет ему только на пользу.
Глава 3
Так и вышло. Видеокассета, два года пролежавшая без дела в сейфе профессора, была вставлена в плеер. Ее первыми зрителями оказались Антон Житкевич, доктор Сяо, Дина и специалист по восстановлению памяти.
На экране телевизора перед ними проходили люди, которых Антон никогда не видел. Плачущие, стонущие, утирающие слезы, сжимавшие побелевшие губы — каждый из них приходил сюда с надеждой, и почти все покидали ожоговый центр в страшном, смертельном, последнем разочаровании, не найдя среди выживших тех единственных, кого искали. Антон смотрел на эти лица с недоумением и болью; минувшее снова встало перед ним во всей своей муке, в горечи поражения и с вечным вопросом: «Почему именно я? За что мне это?…» Напряжение его было настолько велико, что он то и дело просил остановить ленту, до рези в глазах вглядываясь в незнакомцев и пытаясь определить, знает ли он их.
И вдруг мелькнуло до боли знакомое лицо. Высокий молодой европеец, отлично владеющий китайским языком, держащийся самоуверенно и спокойно. Его изысканные манеры, казалось, входили в резкий диссонанс со слезами и горем предыдущих персонажей, запечатленных на пленке. Посетитель в дорогом светлом костюме говорил прямо в камеру, он спросил дежурного врача, каковы перспективы того больного, которого им показали последним, каковы его шансы выжить, и если он выживет, то сможет ли когда-нибудь обрести нормальную форму?… Доктор отреагировал уклончиво и попытался ответить вопросом на вопрос:
— Так вы все же знаете его?
— О нет, что вы. Простое человеколюбие. Если хотите, праздное любопытство… — И европеец поднес крупную руку к безукоризненной свежей стрижке, поправляя волосы и пытаясь скрыть личный интерес за вежливой улыбкой. Этот человек оказался хорошим дипломатом: ему удалось спрятать волнение; породистое продолговатое лицо с прямым крупным носом осталось бесстрастным, и он, уходя по больничному коридору, элегантно помахал рукой на прощание персоналу клиники.
— Этого человека я хорошо знаю. Это Сергей Пономарев, мой давний друг. Мы вместе учились в школе, а в последний год он стал моим партнером по бизнесу, — голос Ло звучал ровно, однако сердце болезненно сжалось и пропустило положенный удар. Он замолчал; шлюзы памяти вновь приоткрылись для него, и горький поток воспоминаний хлынул в них, как мутная вода.
Лицо старого приятеля напомнило Антону последние месяцы перед отъездом; снова заныло плечо, точно татуировка на нем была совсем свежей; чуть затхлый воздух подвальчика, куда его привел Сергей, вновь защекотал ноздри; и он точно воочию увидел, как листает большой каталог с рисунками и замирает над узором, изображающим морду большого и лукавого кота…
А в это время там, на экране телевизора, Сергей вновь шел по больничному коридору. Он, видимо, хотел еще раз убедиться в своей догадке. Снова палата… миловидная сестричка чуть приподнимает безжизненное тело больного… камера пляшет, фокусируясь на обнаженной спине юноши и на свежей татуировке с котом… потом крупным планом — лицо Сергея и выражение отчаяния в его глазах, такое подлинное, такое человечное.
— Нет, это все же не он, — говорит Сергей и отворачивается от камеры. А та вновь находит его предательски дрожащие губы, но все выглядит естественно: нет, доктор, это не он…
А вот Сергей разговаривает с администратором ожогового центра по-китайски. Теперь-то Антон может оценить уровень его языка. У Сереги — отличное произношение, но с акцентом, что естественно для иностранца. И вдобавок он слегка причмокивает. Так случалось с ним всегда, когда он волновался, Антону хорошо это известно. Тем не менее китайцы его легко понимают. Понимают и волнение русского гостя — такая беда, такое горе…
— Нет, это не тот русский, которого я ищу, — отчетливо и резко произносит на экране Пономарев, и Антону начинает казаться, что его друг так часто повторяет эти слова для того, чтобы убедить в них себя самого. Это не он, он не выжил, он больше не помешает мне…
Пленка зашипела, на экране замелькали черные и белые полосы, и изображение оборвалось. Все было кончено. Или, может быть, все еще только начиналось?…
Все молчали, и молчал давно уже погасший экран, и молчали деревья за окном, и молчало, ничего не хотело говорить сердце Антона Житкевича. Зачем говорить, если все самое главное было уже сказано? Это не он. Он не выжил… Ему казалось, что эти слова теперь будут преследовать его днем и ночью.