Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии
Шрифт:
—Возьми, возьми! Сгодится... К восьми приходи... Пойдет?..
... Дверь Андрею открыла Катя Суровцева. Удивилась:
—Ты чего?
Ответить однокласснице Андрей не успел. За ее спиной возник, как джинн из бутылки, сам Динэр Петрович:
—Катенька, товарищ прибыл ко мне. Проходи, Андрей.
В доме Суровцевых Андрей был впервые. «Как в театре!» — подумал он, мельком оглядывая обстановку и удивляясь трем скульптурам в прихожей. Ему в голову не приходило, что скульптура может стоять еще где-либо, кроме музея.
—Сюда проходи,— пригласил Суровцев. — Не бойся.
Андрей скользнул в дверь. Динэр Петрович мягко пожал широкую, словно медвежью, лапу включателя, и Андрей увидел, что они в спальне.
—Здесь будем работать! — заговорщицки шепнул Динэр Петрович.— Я та-а-кое придумал, та-а-кое...— его душил смех, глаза сияли.— Я им сделаю! — пригрозил он кому-то, находившемуся сейчас очень далеко.
Динэр Петрович подошел к постели, достал из кармана спички и зажег свечи, что торчали в двух подсвечниках у изголовья, после чего прямо в халате улегся в постель, подтянул повыше простыню, молитвенно сложил руки на груди, закрыл глаза и замер.
—Годится?!— спросил он, не открывая глаз. — Как получается кадр? На что похоже?
Андрей поежился. Картинка складывалась жутковатая.
— Похоже, спрашиваю?— не отставал Суровцев.
— Страшновато...— честно признался Андрей. — Будто бы вы... Ну, как бы в-вам объяснить...— Андрей умолк на полуслове, не решаясь сказать, что в кадре Суровцев имел сейчас странный товарный вид — смотрелся натуральным, свежим покойничком из материала заказчика. Но Суровцева вполне устроила эта робкая нерешительность Андрея. Он разлепил веки, одним рывком приподнялся на локте и прыснул:
—Значит, похоже?.. Отлично! Это мне и нужно. Я им сделаю! Всем пошлю по фотке. А потом... Ой, как я им потом кайф шугну! Конкурентики проклятые! Завистники чертовы...
—Тоже... на... первое апреля?— робко спросил Андрей, пугаясь сейчас почему-то Суровцева, уютно улегшегося под скорбным отблеском свечей. Трудно было понять, кому хочет Суровцев послать такой зловещий снимок.
—Угадал образ, пацан! — похвалил Суровцев.— Молодец! Голова варит отлично. Считай, бленда у тебя почти в кармане. Ну, поехали, что ли? — и он вновь опрокинулся навзничь, принял прежнюю позу и, довольно долго повозившись с улыбкой, упрямо не желавшей сползать с лица, наконец совладал с ней и замер.
—Снимай...— шепнул он.— Я готов.
Андрей трясущимися руками приладил к аппарату вспышку и приник к видоискателю.
Щелкнуть он не успел. Потому что «покойничек», заставив Андрея вздрогнуть, вдруг дернулся и закричал:
—Вот черт! Погоди, Андрюха!.. Главное забыл!.. Эх, обо всем приходится думать самому... Катя, где ты? Иди сюда!
Катя, приникшая к двери и с любопытством наблюдавшая за происходящим, шагнула к отцу.
—Кошелек мой принеси,— отрывисто бросил он.— В пиджаке он.
Катя принесла кошелек, Динэр Петрович высыпал из него на постель лужицу монет, выудил два пятака, сгреб остальные монеты обратно в кошелек и метнул его Кате:
—Положи где брала.
—Можно я рубль возьму? — попросила вдруг Катя.— На кино. И на мороженое.
Динару Петровичу просьба не понравилась.
—Не мешай! — закричал он.— Видишь же — я очень занят. Умер я, умер! Дай сосредоточиться, не мешай. Вот воскресну — тогда и поговорим о финансах.
—Ладно,— уныло согласилась Катя.— А после дашь?
—Не мешай, говорю!— завопил Суровцев.— Вот пристала! Дети, называются. Нигде от них покоя нет. Умирать для хохмы — и то спокойно не дают.
Он вновь закрыл глаза, ловко положил на них пятаки — вверх орлом и, уже совсем приготовившись отходить к фотосъемке, вновь чертыхнулся и нервно окликнул фотографа.
—Эй, ты здесь?
—Здесь я,— отозвался Андрей, загипнотизированный всем, что происходило.
— Свечку одну подай. Горит которая. В руку давай! — Динэр Петрович, ослепленный пятаками, поднял руку и терпеливо задергал пальцами.
—А где свечку взять?— растерялся Андрей.
—Из подсвечника вынь.
Андрей пугливо коснулся стволом свечи торопливой ладони Суровцева, а он, схватив свечку, опустил
руки на живот, поверх простыни и смиренно затих.
—Снимать, что ли?— уронил Андрей.
—Давай скорее, пока свеча не начала течь. Пальцы ошпарит. Сымай!
Андрей принялся щелкать, живо меняя точки съемки. Едва он сделал последний кадр, как «покойничек» вскочил, вдел свечку обратно в подсвечник и стал дуть на ладонь, будто боялся, что она выкипит как молоко.
—Уф, горячо! — приговаривал он.— Думал, не выдержу.
—А как вы догадались, что пленка кончилась?— восхитился Андрей, радуясь, что Суровцев уже снова живой. Хоть и понимал, что происходящее — чушь на постном масле, а все равно страшноватенько.
—Чудак! Я же считал, когда ты снимал. Еле дождался тринадцатого выстрела... Когда будет готово?
—Хоть завтра.
—Ну, молодец. Я рад. Приходи, приходи. Ты же должен будешь забрать свою бленду.
—А... разве...— Андрей растерялся и умолк.
—Что такое?— сощурился Суровцев. — Я, брат, люблю так: товар есть — деньги на бочку, товара нет — разговора нет. А за блендочку не волнуйся, я ее теперь только тебе и отдам. Прямо в ручки — как и договорились. Значит, завтра товар будет?
—Будет,— пообещал Андрей, отводя глаза.— В это же время.
—Честное пионерское?
—Честное пионерское,— отозвался эхом Андрей.
—Так я жду...
Андрей торопился домой. Его разбирал смех. Сейчас, когда Суровцев с его странноватой выдумкой оставался позади, все случившееся представлялось ему уморительным кошмаром, и он, посмеиваясь, представлял, как станет, помирая от смеха, рассказывать эту невероятную историю друзьям.