Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии
Шрифт:
Дома мать была не одна — к ней пришла соседка. Мать хлопотала на кухне, где они и судачили.
—Чего поздно ходишь?— покосилась мать.
—У Суровцевых был.
—Это зачем еще? — мать замерла у плиты.
—Катин отец попросил... фотографировал я его.
—Жулика этого?!— всплеснула руками мать.— Он же меня сегодня опять обсчитал.
Соседка закивала:
—Жук он известный, это уж точно. В чужую копейку как клещ вцепляется.
—А что случилось?— поинтересовался Андрей.— Он ведь за кассой впервые сидел. Кассир заболел.
—А он и рад!— оборвала Андрея мать.— Все они у него выучку прошли, все одного поля ягоды. Ему бы не завмагом и не кассиром работать, а в цирке фокусы показывать. Ловко умеет голову заморочить... Вот, к примеру, сегодня... я взяла пакетик риса, кулек сахара, хлеб и две банки консервов. Так он меня на двадцать одну копейку обсчитал! Точно говорю. Это я уже дома проверила.
—Может, ошибся он?— предположил Андрей.
—Чего ж на больше ошибся? — с усмешкой возразила мать.— Почему, спрашиваю, не наоборот? Меньше почему не взял?
—А ты бы вернулась в магазин и доказала,— не отступал Андрей.
—Докажешь ему! — взорвалась мать.— Задним-то числом.
—Это точно, точно! — закивала соседка.— Вот так и меня каждый день — хоть на гривенник, хоть на плюгавую копейку. Все жалуются. Ведь не копейку жалко, когда придешь домой и хватишься ее. Не копейку... А что обвели тебя как глупышку и недотепу. Что с мясом вырвали у тебя кусок души человеческой. Вырвали и не спросили — можно ли. Не копейку жалко. Дьявол е ней... Прямо как факиры! Салатное масло — и то прячут. Пустые бутылки несешь сдавать — не принимают. Решеток, говорят, нет. А уступи им по пятачку за бутылку — и без решеток возьмут, да и немытые тоже — дело это проверенное.
—Погоди! — спохватилась мать.— Фотографировал, говоришь? Это зачем же, позволь спросить? Что снимал-то у него?
В ушах Андрея сейчас набатно раскачивались, гудели и больно били его собственные недавние слова, поспешно сказанные Суровцеву. Вот эти — «Честное пионерское!..»
Честное... Честное... Честное… Честное...
«Ужас,— мелькнуло у него.— Кому же это я, выходит, обещал быть верным клятве?.. Покойнику-любителю?.. Плутишке, таскающему копейки у покупателей?» Неужели же теперь, когда он услышал о Суровцеве такое, он все равно станет печатать несуразные снимки с этими дурацкими пятаками?.. Но разве можно не выполнять обещанное, если тот, кому обещал... Если он отказался... Мысли путались, в голове нехорошо зазвенело.
—Так...— неопределенно протянул Андрей. — Пятнадцать кадров...
—Ого! Целых пятнадцать!— удивилась мать.— Не пожалел извести на него сколько...
—Он мне бленду за это даст,— виновато протянул Андрей.— Очень редкая вещь, а мне она нужна. От солнца.
— А за мать тебе не обидно? И вообще...— Она пристально глянула на Андрея и вздохнула.
Андрей проявил пленку. Кадры получились отменными. На двух Динэр Петрович царственно восседал за троном кассы, на остальных прилежно изображал смирного покойника. Лицо, простыни и свечи были черными. Негатив. Все на нем наоборот, дело известное... Отпечатки обещали получиться на славу — не подвели ни пленка, ни вспышка. Андрей прицепил кончик пленки к леске, цапнув его бельевой прищепкой. Часа через два пленка высохнет и можно будет печатать.
Он сделал десять отпечатков — бленда стоила того — и когда они с треском отлетели от зеркала электроглянцевателя, сложил снимки в пустую пачечку от фотобумаги и заспешил к Суровцеву — сдавать «товар».
Он подходил к дому Суровцевых в надвигающихся сумерках и словно спешил опередить их. Уже издалека удивили, насторожили неприветливо темные окна дома. «Спят, что ли?» — мелькнуло сердито.
Но все объяснилось просто — у калитки был наживлен на гвоздик листочек, а на нем — мельком, как бы наспех — его, Андрея, имя. Развернул. Из бумажки выпала аккуратно сложенная пятирублевка. Писал сам Динэр Петрович. Писал он вот что: «Андрей! Молодец, что сдержал честное пионерское. Жаль, но мы должны были срочно уехать в Ташкент на юбилей моего товарища. Вернемся только к утру. Готовую работу положи на подоконник — я оставил окно незапертым. А бленду, вот досада, увы, не нашел. Подевалась куда-то, железка чертова. Оставляю тебе пятерку. Деньги, брат, получше любой бленды — ими можно от чего хочешь защититься, а не только от солнца. Поздравляю с пятеркой, отличник!»
Вот оно как вышло! Стало быть, нет никакой бленды, пятеркой отделался. Хотя, если, рассудить, деньги большие — бленда в магазине в десять раз дешевле стоит. Если, конечно, продается.
Андрей неверными ногами ступил за калитку, двинулся к темному окну. «Не было у Суровцева бленды,— сказал себе Андрей.— Он с самого начала приговорил меня к этой пятерке и был уверен, что я обрадуюсь. И заманивал, заманивал... А мать на двадцать одну копейку обсчитал. И других тоже — в магазин уймища народу ходит. Уж не из тех ли копеек сбежалась эта моя пятерка?»
Мысль опалила его, вдруг вспотели руки. «Интересно, а почему Суровцев просто не пригласил фотографа из Дома быта. Почему меня заманил? Ведь, если рассудить — ему безразлично, кому отдать пятерку. Но почему же тогда?.. Ага, не хотел, чтобы узнали широко. А во мне был уверен. Знал, что клюну на приманку, а получив деньги, буду молчать, как невзведенный затвор. Не стану же, рассуждал он, я, пионер, хвастаться, что пять рублей заработал, снимая на пленке, которая принадлежит школьной лаборатории. И увеличитель, и бумага тоже... А что не подведу его — тоже был уверен. Ведь он заставил меня — хитро так, незаметно — дать клятву. Честное пионерское. Кому сказал? Кому? Эх...»
Андрей оглянулся, словно боялся, что кто-нибудь следит за ним и даже может подслушать его мысли.
А ладони мокли, мокли.
Андрей потянул раму. Верно, открыто. Положил на широкий подоконник пакет с фотографиями. Положил рядышком с телефоном. Уже задвигал обратно раму, когда его ожгла жуткая по красоте картина. Он мысленно увидел ее разом, целиком — в деталях и красках. Он увидел...
Он увидел, как придвигает сейчас к себе поближе суровцевский телефон, снимает трубку и набирает станцию.
«Это междугородная?»— спросит он.
«Делайте заказ»,— равнодушно ответят ему.
«Соедините с Москвой...» — и назовет телефон Петьки, с которым летом подружился в Крыму.
«Привет, Петька!— скажет он.— Сделай доброе дело, надо срочно наказать одного жулика».
«Он в Москве?» — спросит удивленный Петька.
«Нет, у нас в поселке. Я с его телефона говорю. Его нет дома».
«А что я могу сделать?»
«А не клади трубку... Понимаешь?»
«Какую трубку?» — еще больше изумится Петька.