Улыбка зверя
Шрифт:
“Минут через пять будут слезы”, — равнодушно подумал Иван, наскоро умылся, оделся и выскользнул из дома.
Он решил сходить на разведку.
Дом Гордеевых действительно был на замке, бельевые веревки пустовали, а на кольях забора не сохло ни одной банки. Стало быть, на самом деле уехали.
Прозоров вернулся домой. Постоял у калитки, подняв плечо и закрываясь от косого мелкого дождика. Мир кругом был серым и тусклым, и только единственное огненно-рыжее пятно расцвечивало этот
Прозоров перешел на другую сторону улицы, к Сергеевым, своим знакомым, но, едва отпер калитку, как услышал доносившиеся из их дома крики. Тут тоже бушевала семейная ссора. В открытую дверь веранды вылетела швабра, вслед за нею — кирзовый сапог, затем дверь с треском захлопнулась. Прозоров повернулся и пошел прочь. Поэт по-прежнему стоял на своем посту. Проходя мимо, Прозоров не удержался и пнул каблуком ботинка его забор. В ответ Поэт немедленно засвистел в милицейский свисток. Прозоров побежал к автобусной остановке. Скоро трели за его спиной затихли.
На остановке стояли два незнакомых мужика; один — щуплый и маленький, что-то рассказывал, сжимая руку в кулак, другому — недоверчиво усмехавшемуся и покачивавшемуся на нетвердых ногах. Подойдя ближе, Прозоров расслышал:
— А я говорю: “Товарищ капитан, у меня удар кого хошь с ног сшибет!” А он мне: “Не верю!” “А ну-ка, говорю, поглядим…” И кэ-эк, с разворота… Он с ног долой… Я гляжу — конец мне, дисбат…
Подъехал автобус, Прозоров вошел, а мужики остались ждать свой номер.
“Врал про капитана, — подумал Прозоров, глядя в заднее стекло на размахивающего кулаками рассказчика. — И Колдун, конечно, насчет своей врачихи врал… Сама, мол, подошла, заманила… Поеду-ка к нему…”
У Веньки Колдунова отец с матерью еще вчера уехали в деревню за картошкой. Поэтому с утра у него уже сидели Гришка Рыбак и Чухлый. Играли в карты, в дурака — “на воду”. Проигравший кон выпивал стакан воды. Как раз поили слабосильного Чухлого.
— Двенадцать стаканов уже выпил! — похвастался Чухлый, оглянувшись на вошедшего в комнату Ивана и похлопал себя по вспученному животу.
Прозоров присоединился к играющим. Играл рассеянно, не в силах отрешиться от путаных мыслей, связанных с Ольгой, никак не мог сосредоточиться, путал козыри…
— Убери бубу, — говорил Колдунов.
— Буба же козырь…
— В прошлый раз буба была, — влезал Чухый, радуясь тому, что наконец-то пить воду приходится не ему одному.
В конце концов после двух часов игры Прозоров бросил карты. Повисло молчание, слышно было как в форточке посвистывает ветер и шелестит в саду дождик.
— Вина, что ли, выпить, — зевая, сказал Чухлый.
— Не, не стоит, — подумав, возразил Колдунов. — Вечером, может…
Снова замолчали, прислушиваясь к дождю.
— То солнце, солнце, и на тебе — дождь и холод, — сказал Колдунов.
— Кончилось лето, — констатировал Чухлый, тасуя колоду карт. Затем вздохнул и кинул карты на стол. — Скука…
— А что, Вань, в училище строго насчет этого дела? — щелкнув по кадыку, спросил Чухлый.
— Да, особо не разгуляешься, — сказал Прозоров.
Снова надолго замолчали.
В это время в душе у всех происходили таинственные процессы. Обычно, когда кто-то в компании невзначай роняет фразу “Не выпить ли вина?”, — можно наверняка полагать, что зерно уже брошено и вино будет обязательно выпито. Случается так, что предложение это поначалу решительно отвергается и разговор перекидывается на другие темы. Но минут через пять компания непременно возвращается к исходной точке.
— Не. Пожалуй, все-таки не стоит, — напомнил Рыбак.
— В сельмаге по рубль двадцать есть, — сообщил Чухлый. — Батя вчера брал. Яблочное, крепкое…
Первую бутылку выпили на лужайке за магазином. Следующие две — у маленького прудика, спрятавшись от дождя под старой ивой. Зашел разговор о том, что надо отомстить “шанхаю” за прошлую драку на танцплощадке. Посреди разговора Колдун вдруг поднял здоровенный булыжник с земли, широко размахнулся и швырнул камень в гусиное стадо, топтавшееся под соседней ивой. Гуси громко загоготали и спешно потянулись прочь, к спасительной воде, чтобы переправиться на другой берег.
— Попал, — сказал Чухлый равнодушным голосом. — Надо линять отсюда…
На опустевшем берегу лежал и дергался белый гусь, вытянув шею и оттопырив одно крыло. Компания подалась прочь, но Рыбак остановился:
— Пацаны, надо забрать, — сказал он решительно. — Пожарим хоть… Никто же не видел.
Воротились, завернули стонущего, трепыхающегося гуся в куртку и понесли в кусты.
— Тяжелый, падла, — сказал Рыбак, опуская ношу на траву. — Дергается. Ножа ни у кого нет?
Ножа не оказалось. Компания в нерешительности топталась вокруг гуся.
— Не душить же его руками, — задумался Рыбак. — Надо к Колдуну за топором сходить. Оттяпаем голову…
Компания переглянулась в нерешительности. Никому не хотелось брать это дело на себя. И в этот момент вперед вдруг выступил Чухлый и, поблескивая стеклышками очков, дрожащим голосом страстно проговорил:
— Пацаны… А, пацаны?
— Ну, что тебе?
— Можно я? А, пацаны? Дайте, а? Можно, я его сам задушу…