Умереть в Париже. Избранные произведения
Шрифт:
Однако в то утро, когда мы подплыли к Сингапуру, небо было безоблачным. Когда я отодвинула занавеску, в каюту ворвался ослепительно яркий свет, и у меня невольно вырвалось: "Наконец-то!" Миямура, тоже подошедший к иллюминатору, чтобы подышать свежим воздухом, выглянул наружу.
— Малыш прав, — улыбнувшись, сказал он, — мы уже в Европе.
Я, ещё не умытая, тоже выглянула в иллюминатор. Пейзаж и в самом деле был совершенно западным: море, от пронзительной синевы которого резало глаза, ярко-голубое небо, вдали — какие-то деревья и ряды домов европейского типа, тоже очень яркие: жёлтые, красные, синие… Освещённые ослепительными лучами солнца, они казались лакированными.
В лёгких летних одеждах мы поспешно выбежали на палубу и, наслаждаясь давно уже не баловавшим нас солнечным светом, смотрели на
После завтрака надо было соблюсти ряд формальностей, необходимых для выхода на берег, что заняло неожиданно много времени. Пока мы занимались этим, моё внимание привлекли какие-то странные звуки, доносившиеся из-за борта. Это было что-то среднее между заунывным пением и стонами какого-то животного.
Оставив мужа заканчивать полагающиеся процедуры, я вышла на палубу и стала искать источник этих звуков. И нашла его довольно быстро — за бортом нашего парохода плотными рядами выстроились лодчонки, полные обнажённых ребятишек, вёсел у них не было, они гребли руками. С палубы казалось, что это скопище только что вылупившихся паучков. Дети тянули руки к палубе и истошно вопили, делая при этом такие жесты, будто бросают что-то в море.
Мне стало любопытно, и я принялась внимательно разглядывать ребятишек. Я всегда думала, что в южной части Тихого океана у людей более тёмная кожа, но эти дети ничем не отличались от японских, они были точно такие же, как те, которых я видела в рыбацких посёлках, когда в детстве проводила лето у моря. Я не понимала ни их криков, ни знаков, которые они делали руками, но мне почему-то стало ужасно грустно. Тут стоявший рядом со мной европеец в шлеме неожиданно бросил в море серебряную монетку. Сверкнув на солнце, она упала в море. И в следующее мгновение ребятишки, отталкивая друг друга, попрыгали в воду и принялись нырять, стараясь отыскать монетку. Как только кому-то это наконец удалось, все снова забрались в свои лодчонки и снова принялись кричать и жестикулировать. Мальчишка, которому удалось найти монету, гордо показал её стоящим на палубе и тут же засунул в рот. Ребятишки были проворны, как морские животные, они так ловко и легко управлялись с лодками, словно это были не лодки, а лыжи, всё происходящее очень напоминало цирковое представление.
Стоящие на палубе люди по примеру европейца в шлеме стали один за другим бросать в море серебряные и медные монетки. Извивающиеся, голые, скользкие тела кишели в воде, как караси в пруду, когда они бросаются за крошками от печенья, в этом зрелище было столько динамики, столько страсти, что, невольно захваченная им, я тоже извлекла из сумочки серебряную монетку и бросила её в море. Мне показалось, что неловко оставаться безучастным наблюдателем. Я уже собралась было бросить ещё одну монетку, как вдруг неизвестно откуда возникший муж схватил меня за руку.
— Прекрати! — крикнул он.
От его голоса повеяло таким холодом, что я содрогнулась, а оглянувшись, встретила — впервые со дня нашей свадьбы — полный ненависти взгляд и увидела сурово сжатые губы. Подумав, что его что-то рассердило, пока он оформлял наши документы, я ласково и озабоченно спросила:
— Что с тобой?
— Пойдём отсюда, — грубо сказал он и направился к противоположному борту. Не в силах понять, почему он сердится, я уныло поплелась за ним. Миямура стоял облокотившись на перила и, глядя на море, курил. Берега с этого места видно не было, впереди, насколько хватало взгляда, расстилалось пустынное море.
— Что с тобой? — снова спросила я.
— Я это ненавижу, запомни, пожалуйста, раз и навсегда. Нельзя унижать людей.
Муж говорил таким тоном, что я не удивилась бы, если бы он вдруг столкнул меня за борт. Он и раньше иногда сердился на меня, мог выговорить мне за что-то, но такие грубые слова я слышала от него впервые. Не понимая, чем провинилась, я вся сжалась от ужаса.
Мы отправились в это далёкое путешествие спустя несколько месяцев после свадьбы, так что его можно было бы считать свадебным, все наши друзья завидовали нам, и я жила как во сне, не помня себя от счастья. Я вышла
Я хотела было улыбнуться и спросить его: "Почему ты злишься?" — но лицо словно окаменело и не подчинялось мне. Напряжённость, возникшая меж нами, не исчезла и тогда, когда эконом позвал нас на берег и мы всей группой отправились на экскурсию.
Моя память не сохранила почти ничего из того, что мы видели в Сингапуре. Кажется, мы ехали на машине по огромному ботаническому саду, который считался лучшим на Востоке, смотрели вверх на прекрасные, сулящие отдохновение кроны тропических деревьев, любовались пышными цветами. Потом бродили по залитым ослепительно ярким солнцем улицам, в облике которых восточное переплеталось с западным. Обедали в прекрасном, как дворец, отеле, окружённом кокосовыми пальмами.
Помнится, мы ели мороженое и необыкновенно вкусные, какие-то неземные фрукты. Но я была безучастна ко всем возникающим передо мной диковинам и лакомствам, думая всё время только об одном: почему муж так рассердился на меня? Эта мысль вертелась в моей голове подобно огромному колесу, лишая меня всех зрительных и вкусовых ощущений. Поэтому впечатления от Сингапура остались весьма смутные, хотя, казалось бы, им полагалось быть одними из самых ярких.
Незадолго до нашего прибытия в Сингапур, очевидно это было вскоре после Гонконга, мы с Хацуко Макдональд однажды вечером прогуливались по палубе, и она сказала мне странную вещь:
— Будьте осторожны. Я дважды плавала по Индийскому океану и пришла к выводу, что жёнам здесь не следует спускать глаз с мужей, особенно если они японцы.
— А что может случиться? — спросила я.
— Японские мужчины, как правило, дурно воспитаны, и если в течение многих дней не видят вокруг ничего, кроме океанских просторов, то от безделья впадают в тоску, совершенно перестают владеть собой и начинают вести себя как скоты.
Я тогда относилась к этой Хацуко с презрением, смешанным с брезгливостью. Поэтому решила, что её слова продиктованы исключительно желанием оправдать свой брак — мол, я вышла за англичанина потому, что слишком невысокого мнения о японских мужчинах. Я осуждала её настолько, что стыдилась даже своего дружеского тона. После того разговора я стала невольно избегать её. И тем не менее, во время экскурсии по Сингапуру я вдруг подумала, что, возможно, Хацуко была не так уж и не права, и не виноват ли в неожиданной раздражительности мужа Индийский океан? Я стала тайком приглядываться к нему, одновременно наблюдая и за другими мужчинами. Представляю себе, каким странным казалось ему моё поведение! После того как мы вернулись с экскурсии по Сингапуру, я тут же прошла в каюту и легла отдохнуть, но муж, несмотря на жару, захотел прогуляться по палубе и настаивал, чтобы я его сопровождала. Я очень устала и предпочла бы остаться наедине со своими печальными мыслями, но у Миямуры был слишком озабоченный вид, поэтому я послушалась. На палубе действительно было прохладнее и приятнее, чем в каюте. Выбрав тихое, продуваемое ветром местечко, Миямура поставил там два шезлонга и, устроив меня, лёг сам.
— Мне хочется, чтобы ты меня поняла, — сказал он. — Ты видела, как сегодня, когда мы ехали на машине, малайцы под палящим солнцем чинили дорогу? В этом шумном городе они и прочие азиаты роятся как мухи. Думаю, что и в Гонконге их не меньше. Многие не имеют крова и вынуждены в любую погоду оставаться на улице, я видел, как некоторые, свернувшись клубком, спали под стрехой чужих домов. Мне больно на это смотреть, тем более что для меня эти китайцы или малайцы всё равно что японцы. Потому-то я и вспылил, увидев, как ты, подражая европейцам, швыряешь деньги этим несчастным мальчишкам, которых никто и за людей не считает. Но пойми, я разозлился не на тебя, просто дал выход своему гневу, ни на кого в отдельности не направленному. Так что не сердись. Хорошо?