Умная судьба
Шрифт:
– -----------
Да. Да, господа мои! Это, я вам доложу, да-а…
Пока Вовка плещется в ванной, - а это надолго, раз он запустил джакузи, то это надолго, он и вообще может там заснуть, были уже случаи, - а я вам пока расскажу, как ЭТО у нас, я же вам обещал.
Я не дал Вовке забраться ко мне в кресло, оно хоть и большое, но я не дал, ясно же, чего хотелось сейчас этому зеленоглазому. И я утащил его обратно на диван, - молодцы итальянцы, такой стиль, псевдо-неоклассицизм, с виду античный монумент, а не диван, но удобно до чёртиков, хоть и вдвоём,
– Так-так, говоришь? Замёрз, говоришь? Хм, Белов, тёплый вроде…
– А сам? Учти, Ил, холодных не берём! А? Нет? Ладно, поглядим щас, какой ты не холодный…
– Проверим…
И мы с Беловым начинаем проверять… Ну, для начала, меня надо раздеть, а как же ещё проверить холодный я или тёплый, - никак, и ловкие, шкодливые, нежные, и уже умелые, но всё так же торопливые руки Вовки стягивают, - обдирают!
– с меня лёгкие брюки и свитер, - и Вовкины руки уже чуть дрожат, вот же темперамент, ведь вечером у нас уже было по полной программе! М-м-м… Первый, - тысячный, - поцелуй…
– Ты, дрянь зеленоглазая, только если ещё раз меня ущипнёшь… Белов, ты не садист? Скрытый, а сейчас вдруг решил показать своё…
Вовка щипается снова, только уже по-настоящему, зажимает мне рот своими губами, я… Нет, не могу я передать свойства этого поцелуя! Как можно передать ощущения льющейся через эти губы юности? Не предать. И не передать, как я, затопляемый этим изумрудным потоком, становлюсь моложе даже самого Белова, и мне снова тринадцать, и это я лукавый хитрец, а не ты, Белов, и посмотрим сейчас, кто из нас холоднее, а кто теплее! И мы начинаем смотреть. Ну да. Так, не торопясь, делая вид, что мы не торопимся, и я уже и сам дрожу, вот же темперамент, ведь вечером же было у нас всё по полной программе…
А Вовка, оторвавшись, - зря!
– от моих губ, силком поворачивает мою голову, и впивается в моё ухо, - мама… - я престаю соображать где я… Это у меня, возможно, единственная эрогенная зона, по-настоящему, ну, кроме самого члена, и это я узнал именно с Вовкой, это моя-его персональная эрогенная зона…
– Белов, я… м-м-м…
– Тихо, кому казал, ты лежи, молчи, ну, стонать можно, но молчи, Ил, - Вовкин горячий, горячечный почти что, шёпот упруго бьётся в моё ухо…
– Молчу-у…
И я молчу, а зеленоглазый торопится стянуть уже и последнюю, хоть и необременительную, но преграду, и наши плавки оказываются где-то на полу…
Меня не перестаёт поражать эта Вовкина… ненасытность в сексе, - да, я помню, что и мне это нравилось тогда, когда я был таким же, как он, но… Нравилось? Я пёрся, тащился, - но чтобы так?
– или так же?
– да нет, Вовка чемпион. А я, - что я?
– мне только радоваться надо!
– да я же и радуюсь… Но ведь он не только чемпион по ненасытности, он ещё и экспериментатор, да какой, но, похоже, не сейчас, слишком Белов, что-то, разошёлся, его желание настолько сильно, что не до экспериментов, - вот ведь чудеса, вечером же у нас всё по полной…
– Вовка, да не спеши ты…
– Ага, не спеши, а если я хочу, как не знаю кто! И вот что, давай-ка, поработай, а то я так кончу, а я хочу после тебя, давай, Ил…
– Я не понял, как мне поработать? Что, подрочиться, что ли?..
– Дубина, на кой мне твоё дрочение, ну ты и… Давай сюда вот… щас… Ну, ты сверху, понял?
Да всё я понял, я и сам так вот, сверху, хочу, я по-всякому хочу, сверху,
И я устраиваюсь между его до глянцевости гладких голеней, я только что не трясусь от возбуждения, блядь, что же этот хитрец может со мной делать?
– что хочет, то и делает, - так, ну, Белов, - и я вхожу, блядь, я вставляю Вовке! Морщится… Нижняя губа на секунду прячется под зубами, - ну, это не моя вина, Белов сам не терпит никакой смазки, даже просто слюну не терпит, - говорит, что так хочется, но это у него такая странная брезгливость, я знаю, хотя, какая может тут быть брезгливость, он же потом сразу может сосать мой член, лишь обтерев его простынёй…
Я двигаюсь, - нет, я не раскачиваюсь туда-сюда, сведя глаза в точку, хрипя и пуская горячую слюну на Вовкину грудь, - хотя, иногда так именно мне и хочется, - нет, я двигаюсь. С возможным изяществом, ровно, сильно, властно и подчинённо, - подчинённо желанию и силе этого пацана, который сейчас ухватился за мою талию. Но и этого ему мало, и он начинает мять мой изменяющийся от моего движения и от его прикосновений пресс, упирается раскрытой ладонью в грудь, и тут же хватает свой, уже весьма приличных размеров член, делает несколько движений ладонью, выпускает…
Я переношу вес тела на левую руку, я осторожно, - Вовка не любит, когда резко, даже когда сильно, - я берусь, было, за его член сам, но Белов властно, мягко, твёрдо, просяще убирает мою руку…
– Не, не… - выдыхает этот мальчик, за которого я готов убивать, для которого я готов на столь многое, - не, не, Ил, погодь, не надо, я подольше хочу…
А вот я не знаю, смогу ли я подольше, и я, не вытаскивая из Вовки своего члена, который этого и не хочет, я обхватываю, я подхватываю невесомое, отяжелевшее от осознания своей власти тело пацана, прижимаю его к себе, мы валимся на бок, вот я уже на спине, вот уже Белов лежит на мне, - обманул я зеленоглазого, и теперь работает он, а я лежу и млею, - да нет, не млею, это не описать, мне не подобрать слова, - я глажу Вовку, я мну его крепкие, мягкие, упругие, твёрдые… да, это мышцы, это мускулы, ведь мальчишка гордится ими, и его потрясает что я, - Я, понимаете?
– я восхищаюсь его телом…
И всё, я больше не хочу, больше я не могу, я не в силах сдерживаться, да и не может, - к сожалению?
– к счастью?
– не может это длиться бесконечно, и я кончаю, - м-м-м, бля-а-а, да-а-а, я хватаюсь за Вовку, совсем уж переставая соображать, не соотнося свои силы с этими хоть и крепкими, но всё же мальчишескими совсем мышцами, а он только крепче в меня вжимается, втискивает в мой окаменевший пресс свой член, - и меня бьют судороги, и лучше этих судорог я так и не узнал чувства выше и сильнее, а значит, и нет ничего лучше в нашем Мире, и в других Мирах нет ничего лучше, сильнее, ярче…