Умные парни (сборник)
Шрифт:
Харитон любил повторять свое правило: «Надо знать в десять раз больше, чем мы делаем». Коллеги называли этот девиз «критерием Харитона», забывая, что первый научный критерий Харитона следовал из его классической работы 1940 года по цепным реакциям. Но своей научной карьерой он сознательно пожертвовал ради другого дела. Он категорически запрещал – и быть может, в этом был какой-то не понятый никем смысл – подписывать свои официальные бланки титулом «академик».
Первая советская атомная бомба – фактически копия американской. Многие чертежи и технологические подсказки (например, о принципиальной технологии имплозии, то есть сжатия заряда) были получены советской разведкой. Данные разведки сэкономили СССР один-два года. Из ученых к разведывательной информации
В 1949 году накануне первого испытания атомной бомбы состоялась единственная встреча Харитона со Сталиным. В Кремле после доклада Харитона Сталин спросил, нельзя ли из одной бомбы при таком же количестве плутония сделать две бомбы? Харитон ответил, что это невозможно. Больше вопросов Сталин не задавал. Первую советскую атомную бомбу назвали РДС-1 – реактивный двигатель Сталина. Вторую – РДС-2.
Вторая советская атомная бомба РДС-2 была испытана в 1951 году. Она была вдвое легче и вдвое мощнее американской. В 1953 году СССР испытал первую в мире водородную бомбу конструкции Сахарова. 30 октября 1961 года в СССР над Новой Землей был осуществлен непревзойденный по мощности взрыв 50-мегатонной бомбы, которая была в три тысячи раз сильнее бомбы, сброшенной на Хиросиму. Во главе авторов разработки стоит фамилия академика Сахарова.
Рассказывая об академике Харитоне, нельзя не сказать об Андрее Сахарове. Для самого Харитона это была, быть может, самая болезненная тема. Оба они были трижды Героями Социалистического труда. Но у Сахарова все звания отобрали, отправили в ссылку, отстранили от науки. Между тем именно Сахарова видел Харитон своим преемником в качестве научного руководителя Арзамаса-16 и говорил: «Я не сомневаюсь в его высоких моральных качествах». Он считал Сахарова научным гением (как и Зельдовича). Но Харитон в 1973 году подписал коллективное письмо сорока академиков, где Сахаров обвинялся в подрыве социалистических устоев и идеологических диверсиях против СССР.
Эту подпись Харитону ставят в вину до сих пор. Домашние рассказывают, что для Юлия Борисовича это был самый мучительный шаг в его жизни. Он не обольщался по поводу режима, хотя при его замкнутости услышать от него даже реплику по этому поводу могли лишь самые близкие люди. (Однажды Харитон тихо сказал, что через 15–20 лет среди наших руководителей появятся люди, которые будут играть не в домино, а в шахматы, но парная баня все равно будет объединять и тех и других.) Проработав два года в Кембридже – это было самое светлое время в его жизни, – он не мог не разделять мыслей Сахарова о необходимости сближения двух идеологических систем. И он поддерживал Сахарова в его борьбе с Лысенко. Но сейчас за ним стояли огромный коллектив и огромное дело, от которого он мог быть отстранен. И он поставил осуждающую подпись. Дома был скандал, на Юлия Борисовича было страшно смотреть…
Но именно Харитон, пользуясь своим влиянием, ходил к Андропову и Устинову, писал прошения, чтобы родственников Сахарова выпустили за границу, неоднократно пытался добиться смягчения его участи. И впоследствии никогда не рассказывал об этом Сахарову, потому что тогда говорить об этом запрещалось, а сейчас непонятно, что возымело действие. В годы перестройки они опять начали встречаться, подолгу разговаривали. Харитон написал личное поручительство и говорил на Политбюро, что Сахарова, который был носителем многих государственных секретов, можно выпустить за границу и что «Андрей Дмитриевич относится к числу немногих людей, которым, безусловно, можно доверять, и он не способен нарушить данное им слово».
И Андрей Дмитриевич
На похоронах Сахарова Харитон стоял у гроба совершенно потерянный. Это была не первая тяжелая утрата. В 1961 году фактически на руках у Харитона во время прогулки умер Курчатов. Потом ушли Зельдович, Семенов, Александров. Жена, единственная дочь…
Последний раз он вышел на люди в 1996 году, когда в Колонном зале проходило торжественное заседание, посвященное 100-летию его учителя Николая Семенова. На тот момент Юлий Борисович Харитон был последним трижды Героем Социалистического труда в нашей стране.
В президиуме сидели Ельцин, Черномырдин, Лужков и смотрели в зал. С трибуны говорилось о замечательной роли наших ученых. Академик Харитон сидел в зале.
История советского атомного проекта, как и судьбы замечательных ученых, работавших над бомбой, дают богатую пищу для размышлений о связи между наукой и властью. Советский ядерный проект был реализован в невиданно короткие сроки потому, что наши ученые еще оставались частью мировой научной элиты. И потому, что в самом СССР физика, хотя ученые оставались лояльными к власти, по своей сути оставалась островком интеллектуальной свободы. Именно в физике, хотя она и была поставлена на службу государству, сохранялись принципы демократии и здравого смысла. Власть ради своего выживания нуждалась в науке, но наука оказывала влияние на власть и подталкивала ее к реформам. Если наука была цивилизующей силой в советском государстве, то какую роль играет она сейчас?
Харитон застал эпоху всеобщей безответственности. Он написал жесткое письмо Горбачеву о том, что ради сохранения мира нельзя «рушить ядерный архипелаг». «Что изменилось? – говорил он. – Раньше генеральный секретарь звонил мне раз в месяц, секретарь по обороне – раз в неделю, заведующий оборонным отделом – каждый день. Не обязательно по рабочим вопросам, просто здоровьем интересовались, спрашивали, не нужно ли помочь. А вот приезжал Ельцин. Сказал, что мы нужны России. Но деньги должны сами зарабатывать». Впрочем, с деньгами у Юлия Борисовича во все времена были отношения сложные. Оказавшись однажды в ресторане, он, никогда не имевший дело с бытовой стороной жизни, дал швейцару такие чаевые, что у того глаза на лоб полезли…
После смерти Харитона многие предлагали присвоить его имя Всероссийскому НИИ экспериментальной физики в Арзамасе-16. Тем более что некоторые другие российские ядерные центры получили имена своих руководителей, которые были замечательными учеными и организаторами, но все же, без обиды, не сыграли в атомном проекте такой роли, как Харитон. Есть решение Государственной Думы, есть письма самых уважаемых академиков обоим российским президентам. Но есть и противники. Вслух аргументы не произносятся. Но существует негласное мнение, что нельзя называть крупнейший научный центр, расположенный в святом для православных месте, именем человека неславянского происхождения, при котором были погублены многие церкви. А вернее всего – борьба амбиций. И это так мелочно. И так свойственно нашему времени…
АКАДЕМИК АНДРЕЙ САХАРОВ. ГОРЬКАЯ ССЫЛКА
Многим крупным ученым удалось оставить после себя собственные научные школы – Иоффе, Мандельштаму, Н. Вавилову, Капице, Ландау, из практиков – Королеву, Курчатову, Туполеву. Многие занимали крупные посты, были вхожи в самые высокие кабинеты, легко получали любую трибуну для выступления. И тем не менее, сегодня приходится слышать, что не было ученого, который оказал бы на нашу жизнь и наше сознание большее влияние, чем Андрей Дмитриевич Сахаров. Но ведь немалую часть жизни академик А. Д. Сахаров не просто был лишен трибуны в своем Отечестве, но и жил в строгой изоляции. О каком же нравственном уроке можно тогда говорить, что считать «школой», которую ученый оставил после себя?