Умри, а держись! Штрафбат на Курской дуге
Шрифт:
XXVIII
В ожидании того, что «вот-вот» от командования поступит приказ на передислокацию, можно было просидеть и день, и два, и неделю. А за это время, если не уделить нужным вопросам должного внимания, вся окрестная территория могла превратиться в один сплошной нужник.
После полудня немецкие минометы снова принялись обстреливать позиции штрафников по всей линии позиций роты. Над свеженасыпанными брустверами засвистели пули, заставляя бойцов передвигаться по траншеям, пригнувшись, вжав головы в плечи.
Старший лейтенант, проведя осмотр обустроенных позиций, в целом остался работой своих подчиненных доволен. Особенно постаралось отделение Потапова. Под руководством своего командира и с его подсказки «переменники» не только углубили ходы сообщений между ячейками, но и оборудовали ниши в каждой ячейке.
Идею Потапыча Коптюк одобрил и горячо поддержал, приказав и другим отделениям отрыть такие же ниши – первейшее и единственное средство спасения от осколков вражеских мин и артиллерийских снарядов.
Плодами инженерной мысли пришлось воспользоваться практически сразу. Обстрел вражеских минометов усилился. Мины, набрасываемые немцами на позиции взвода по высокой траектории, падали по отвесу в траншеи. Осколки после взрыва разлетались внутри окопов во все стороны.
В отделении Пилипчука молодой «переменник» Костя Грибов, не успев оборудовать для себя укрытие, получил целую горсть рваного раскаленного металла. Осколками ему разворотило левый бок, вырвав целые куски шинели вместе кожей и мясом. Без сознания, истекающего кровью бойца унесли в санвзвод.
Всем к этому времени уже раздали индивидуальные перевязочные пакеты. Их из роты принес Гвоздев, и замкомвзвода Дерюжный, пересчитав их, вместе с Демьяном их всем и вручил. Коптюк, раздосадованный потерей бойца, вызвал к себе Дерюжного и поручил тому еще раз проверить, чтобы ниши в траншее были отрыты для каждого.
XXIX
Через полчаса достаточно интенсивного минометного огня вражеские батареи вдруг умолкли. Прекратилась винтовочная стрельба, стих гул канонады в глубине правого фланга.
Гвоздев, выполнив поручения взводного и замкомвзвода, взялся за свою трофейную лопату, чтобы углубить нишу в нижней части своей ячейки. Он только вывалил вторую горку земли на бруствер, как вдруг странный звук возник в воцарившейся тишине.
Он шел оттуда, со стороны врага, растекаясь над полем, которое вчера было затянуто пороховой гарью и клубами черного дыма. Черт побери, да это же музыка! «Та-та… тра-та-та-та....» Невесомые трубы с какой-то непостижимой уму дьявольской легкостью порхали над землей, изъеденной воронками и траками вражеских самоходок. Знакомый мотивчик выскакивал из немецких окопов и, стуча молоточками, играючи перескакивал в уши штрафников.
– Рио-Рита!.. – мечтательно воскликнул Зябликов, трамбовавший бруствер по правую руку от Гвоздева. – Инструментальная версия. Любимая композиция моей жены…
Сказав последние слова, он глубоко вздохнул. Вдоль обшитой жердями стенки траншеи, согнувшись, подобрался Зарайский.
– Уф… – выдохнул он. – Еще эти чертовы ниши копать… У меня уже руки не разгибаются…
– А ты слышал, что у Пилипчука бойца ранило. Грибов… – ответил Демьян.
– На то она и война, чтобы кого-то ранило, а кого-то и того хуже… – философски заметил Сарай и тут же сам поплевал через левое плечо.
– Жалко парня… Я с Грибовым еще в пересыльном пункте познакомился, – произнес Гвоздев, высыпая очередную порцию сырой земли.
– Какого черта они устроили? – выглядывая из-за насыпи, спросил Зарайский. – Праздник какой у них?
– А ты пойди спроси… – произнес возникший вдруг Потапов. – Прямиком по минному полю.
XXX
Командир отделения всегда появлялся неожиданно, перемещаясь по траншее бесшумно, как истинный разведчик.
– Потапыч! Что за ерунда происходит? – не унимался Зарайский. – То палили из минометов, а теперь вот музычку включили…
– Решили повеселить тебя, Сарай… – отозвался Потапов. – Чтоб ты не скучал от безделья…
Зарайский с ходу всполошился.
– Это кто бездельничает? – с преувеличенным возмущением закричал он. – Да у меня мозоли кровавые!..
– На языке у тебя мозоль!.. – подначил его командир отделения. – Старшина рассказал мне, как ты ему палец чуть топором не оттяпал.
– Так ты видел то бревно, Потапыч?! – шумел Зарайский. – Ого-го, бревно!.. Не знаю, где они взяли это бревно. Для наката! Старшина ж его держал, а оно как поведет, ну и чуть получилось… в аккурат возле пальца…
Страдальческий монолог Зарайского прервал голос, разнесшийся над полем.
– Тише… тише… – зашикал Потапов. – Что это?
Музыка смолкла. В наступившей оглушительной от непривычки тишине репродукторы доносили со стороны немецких позиций громкий голос.
– Русский солдат!.. Жиды-командиры сделали тебя своим рабом, подобно тому, как большевики держат в рабстве твою страну! Мы несем на своих штыках свободу, мы освободим тебя от гнета большевиков и жидов-политруков! Тебя сделали штрафником, но ты не виноват! Переход к нам добровольно, и ты обретешь свободу! Мы дали тебе пропуск, но ты можешь перейти и без него. Просто подними руки и крикни: «Штыки в землю!» Запомни, русский солдат, как звучат слова твоего спасения! Просто скажи: «Штыки в землю!»
XXXI
Ни один выстрел не прервал гремящей над полем речи, и пока Демьян слушал, не покидало его ощущение какой-то странности, которую он все никак не мог объяснить.
– Ишь, шпарит, гнида!.. – с долей некоторого даже восхищения выдохнул Зарайский.
– И не запнется, сволочь… – зло добавил Потапов, перебрасывая в руках ППШ.
– Эх садануть бы хоть очередь, – храбрецом вызвался Зарайский, – чтобы заткнуть это мурло…
– А ты приказ командира помнишь? – оборвал его Потапов. – Не стрелять! Пальнешь – он сам тебя как саданет по сопатке…