Ундервуд
Шрифт:
– Да, конечно, милая.
– Ты очень бледный.
– Наверное, просто устал.
– Как прошла встреча?
– Прекрасно.
Больше мы никогда не говорили об этом, но меня до сих пор мучает вопрос: нашел ли Анджей то, что искал? Хотя, наверное, глупо это все. Глупо и банально.
Время шло, а Конрад все писал и писал. Со временем он стал все реже обращаться к теме войны и, в конце концов, полностью погрузился в мирные будни. В какой-то момент мне показалось, что он полностью пришел в себя – его тексты стали легче и больше не пахли кровью. Но, как выяснилось, это было ошибочное впечатление. Его хватило всего на пару недель. То ли он разучился быть счастливым, то ли просто не хотел этого. День ото дня он становился все раздражительнее, а по его текстам разлилась желчь. У него, как оказалось, были претензии ко всему, что его окружало. Общество слишком быстро забыло своих героев и теперь улыбалось бывшим врагам. Правительства заискивали друг перед другом, с важным видом подписывая липовые документы о вечной
Он пытался пить. Впрочем, продлилось это недолго и очень быстро прошло само собой – судя по всему, он изначально не был предрасположен к пьянству. Но по мне, так лучше бы он потреблял алкоголь, потому что, не найдя выхода своим эмоциям и не имея представления о том, что является их первопричиной, Конрад стал строить свою собственную реальность. Не без моего участия, конечно. Проблема была в том, что он, будучи человеком, безусловно, приятным и неглупым, все же не обладал достаточным багажом знаний для того чтобы создать свою философию и снабдить ее не только входом, но и выходом. В результате он запутался в собственных рассуждениях, но не желал признаваться в этом, погружаясь в болото мыслей, которых не понимал до конца. Мне было откровенно жаль его, но что я могла поделать? Максимум, на что я способна, это направить человека в нужном направлении, но это возможно только в том случае, если он сам этого хочет. А Конрад не хотел. Напротив, он с совершенно идиотским восхищением несся по направлению к пропасти, и ему уже начинало казаться, что он ощущает запах свободы, которая вот-вот распахнет ему навстречу свои объятья. Не могу сказать, что в его рассуждениях не было смысла, но все они основывались на ошибочном, извращенном восприятии действительности. Если бы я была доктором, то поставила бы ему диагноз «ангедония», однако, к сожалению, печатной машинке в наши дни сложно получить диплом даже самого захудалого медицинского вуза. Поэтому я просто скажу, что он был болен, и рядом не было никого, кто мог бы ему помочь.
Каждый день похож на предыдущий. В детстве я любил наблюдать за тем, как из крана в саду капала вода. Помню, я все ждал, что наступит тот момент, когда очередная капля окажется какой-то особенной, не такой как остальные. Но, конечно, этого так ни разу и не произошло. Моя теперешняя жизнь напоминает мне те моменты. Просыпаясь утром, я надеюсь на то, что вот-вот случится что-то, отчего будущее вдруг превратится в нечто туманное. Раньше я считал, что уверенность в завтрашнем дне много стоит, но, как оказалось, это было ошибкой. Вообще, мне недавно пришло в голову, что, возможно, причины войны кроются не в экономических или политических кризисах, а в элементарной скуке. Я бы даже вывел показатель обыденности, как, например, градус по Цельсию или Фаренгейту для определения температуры. Пусть это будет 1 Ск, как «скука». Достигает уровень своего максимума – пожалуйста, примите пилюлю в виде военного конфликта. Полегчало?
Самое сложное в создавшейся ситуации то, что мне не с кем поговорить на эту тему. Моя жена – милейшее создание, но она не поймет. Когда-то я считал, что могу поделиться с ней любой мыслью, любым переживанием, но сейчас… Нет, это совершенно невозможно. Я знаю, как она отреагирует. Виновато улыбнется и обнимет меня, будто на самом деле стала причиной того, что со мной произошло. Это не так, конечно. Адель видит, что со мной не все в порядке, и старается помочь мне в меру своих возможностей. Но что она может? Любить меня еще больше? Я не могу требовать этого от нее, тем более что она и так всем своим видом показывает, что готова выполнить любую мою просьбу, любой каприз. Это не выход – ни для меня, ни для нее. Безумно жаль, что Анджей решил перейти черту, мне его очень не хватает. Возможно, он мог бы стать тем единственным, кто понял бы меня, потому что я сам себя не понимаю. Пишу всю эту ахинею и осознаю, что в ней нет ничего, кроме банального кризиса среднего возраста, наступившего немного раньше времени. Б.М.Б. давно не отвечает мне, возможно, потому, что я неправильно формулирую вопросы. В жизни каждого человека должен быть тот, кому он может сказать все – пусть это будет ничего не значащий набор слов, не важно. Необходим слушатель. В моем случае единственным собеседником, да и то не слишком разговорчивым, можно считать разве что мою «Ундервуд». Я зову ее Ундиной, хотя это и бессмысленно. В ее металле столько же от русалки, сколько в танке – от бабочки. Тем не менее, как странно бы это ни прозвучало, ей все же удалось влюбить меня в свои клавиши. Говорят, что если русалка родит ребенка от человека, то обретет душу – бессмертную и чистую, как слеза младенца. Кто знает, возможно, то, что я пишу сейчас, и есть наше дитя? Тогда мне жаль его, ведь он придет в этот свет калекой. Я все чаще задумываюсь о том, что мои размышления не должны увидеть свет. Во-первых, они не дадут людям ничего нового. А во-вторых, в этом мире и так слишком много темного и уродливого. Зачем усугублять эту мрачную палитру? Но пока рано думать об этом. Мне кажется, что я еще не все сказал.
Конрад встал из-за стола и прошелся по комнате. Он заметил, что та часть пола, которую он часто мерял шагами, успела изменять цвет и теперь напоминала вытоптанные покрытия каких-нибудь сельских муниципальных учреждений, по которым каждый день бродят целые толпы людей, решающихся какие-то кажущиеся им важными проблемы. Мужчина усмехнулся, подумав о том, что однажды в это помещение зайдет какой-нибудь его потомок и, с удивлением взглянув на это унылое свидетельство одиночества, лишь пожмет плечами и покроет доски еще одним слоем лака или просто заменит их новыми. Почувствует ли он, что здесь когда-то сидел его предок, погруженный в собственные мысли, и пытался разобраться в себе? Безуспешно пытался, добавил Конрад про себя. Увлекшись фантазиями на тему будущего, он вдруг рассмеялся, поймав себя на том, что с удовольствием бы познакомился с этим неведомым человеком, который, возможно, окажется старше его самого. Как же, черт подери, некстати ушел Анджей! Возможно, его развеселили бы такие речи. Вспомнив о чем-то, мужчина заглянул в ящик стола и, порывшись в нем, наконец, нашел то, что искал. С сомнением взглянув на кусочек мела, который лежал на его ладони, он некоторое время сидел неподвижно, но потом поднялся и подошел к единственной пустой стене, на которой не было ни фотографий, ни других предметов, способных помешать его замыслу. Сначала нерешительно, но затем все более уверенно, он начал рисовать. Когда он отступил на шаг, перед ним красовался Анджей в полный рост. Конечно, он не мог претендовать на какую-либо художественную ценность, однако определенное портретное сходство присутствовало – Конраду еще в детстве говорили о том, что у него был талант живописца. Правда, он так и не развил его, растратив свои задатки на всякую мелочь. Стараясь соответствовать своему статусу, если и не относившему его к высшему обществу, то явно исключавшего из числа рядовых граждан, он получил разностороннее образование. Когда-то он совершенно искренне гордился своей способностью поддержать беседу на любую тему. В действительности же его знания были настолько поверхностными, что он так и не смог определиться с тем, в какой сфере был специалистом. В конечном итоге, Конрад пришел к выводу, что такой сферы в принципе не существовало – единственная профессия, требования которой содержание его головы могло удовлетворять, была журналистика, да и то далекая от серьезной аналитики. Однако он никогда не рассматривал возможность работы в средствах массовой информации, так как это, по его мнению, было пустой тратой времени и заигрыванием с публикой. Нет-нет, популистом он не был. Как, в принципе, не относил себя ни к либералам, ни к консерваторам, ни к лейбористам. Сначала его самого полностью устраивала такая позиция, которую он считал проявлением свободомыслия и незашоренности мышления. Однако со временем, взрослея, Конрад осознал, что просто так и не смог определиться со своими жизненными принципами, оставшись на уровне вечно сомневающегося и критикующего все подряд обывателя. Это понимание пришло к нему слишком поздно, когда уже поздно было метаться в поисках дна, от которого можно было бы оттолкнуться. К счастью, у него хватила духа признаться себе в собственной ограниченности и прекратить попытки казаться чем-то большим, чем он являлся на самом деле.
– Вот, друг, мы снова вместе, – вслух произнес он, обращаясь к рисунку на стене. – Видишь, я все еще подвержен внутренним монологам. Может быть, пора переходить на новый уровень? Диалог – это по-нашему, да? Ну, что же ты молчишь?
Конечно, Конрад был далек от мысли о том, чтобы воспринимать портрет, нарисованный мелом, как нечто одушевленное. И все же, создав себе компаньона, пусть и ненастоящего, он почувствовал себя лучше.
– Ну, ничего, я пока могу поговорить за двоих. Ты был прав, Анджей. Практически во всем. Я недавно задумался о предопределенности, которой заражена вся наша жизнь, и пришел к выводу, что у меня по факту не было выбора. Понимаешь, о чем я? То есть, родившись у своих родителей, я заполнил собой некую ячейку, которой было предназначено отправиться на это гребаную войну, чтобы потом вернуться домой. Мне кажется, что я уже выполнил все, что было в меня заложено, и теперь доживаю, постепенно вырабатывая собственный ресурс. Я помню, что у тебя не было детей, так что ты вряд ли поймешь мои чувства по этому поводу. Видишь ли, у меня семья, и мне сложно смириться с тем, что мои потомки также всего лишь части этого конструктора. А по всему выходит, что это так. Адель, моя жена, напоминает мне какой-то поддерживающий механизм, без которого я бы давно упал. Помнишь Колосса и его глиняные ноги? Мне кажется, что это про меня. Пока она рядом, я стою. Что скажешь?
Следуя за первоначальной мыслью, Конрад увлекся и говорил все быстрее и увереннее. Со стороны могло показаться, что он читает текст со сцены какого-нибудь камерного театра.
– И что делать со всем этим? Понятия не имею. Ты сильный, сумел вовремя определиться и не стал дожидаться страха, который обязательно возник бы рано или поздно. Поймал момент, можно сказать. Знать бы, что там, за чертой – возможно, и я бы последовал твоему примеру. Здесь дилемма, с которой мне самому не разобраться. С одной стороны, мне хочется, чтобы все это скорее закончилось. Но, с другой, важно присутствие сознания как такового. Если там ничего нет, то я просто исчезну. Да, знаю, это вечный вопрос, на который ни у кого нет ответа, извини. Мои стенания, наверное, кажутся тебе смешными. Знаешь, я бы с удовольствием сейчас услышал твой голос, даже если бы он сказал мне о том, что я неправ во всем. Возможно, это даже было бы лучшим вариантом из всех возможных. Я никогда не любил ошибаться, но теперь мне это просто необходимо. Если бы появился некто, вызывающий доверие, кто убедил бы меня в том, что я идиот, наверное, не было бы на Земле человека счастливее меня. Но где его взять? Или как разглядеть? В последнее время я почти не выхожу из дома. Сказать, почему? Будешь смеяться, но я до смерти боюсь пройти мимо этого посланника господня и не обратить на него никакого внимания.
Конрад в отчаянии взъерошил волосы и на несколько секунд замолчал, словно предоставляя возможность кому-то невидимому внести косвенную ремарку в его выступление. Наконец, поставив стул напротив рисунка, он опустился на него и продолжил.
– Помнишь Джона? Как считаешь, он мог бы быть тем самым человеком, которого я так и не смог разглядеть? Ведь все пророки были в каком-то смысле немного не в себе. Многих из них считали ненормальными. Возможно, так и было. Однако дело здесь не в нормальности, какой мы привыкли ее воспринимать, а в том, что любого, кто понимает хоть на миллиметр больше остальных, мы с огромным удовольствием и во всеуслышание объявляем сумасшедшим.
– Возможно, в этом есть какой-то смысл.
Конрад не сразу смог определиться с тем, откуда донесся голос Анджея – то ли со стороны стены, то ли он зародился в его собственной голове, отразившись эхом от черепной коробки. Тем не менее, он обрадовался реакции своего иллюзорного собеседника и сразу заулыбался.
– Рад, что ты все же решил присоединиться ко мне.
– Это еще вопрос, кто к кому присоединился, – знакомые интонации заставили мужчину откинуться на спинку стула и рассмеяться.
– Думаешь, я все же решусь последовать за тобой? Это вряд ли, друг. Ты ведь меня знаешь.
– Откуда? Ты сам себе незнакомец.
– Не понимаю.
– Ну, тот прохожий, которого ты все боишься пропустить, не заметить. Ты и есть он. Не думал об этом?
– Честно говоря, нет.
– Зря. Можно ведь до конца своих дней ждать кого-то, перекладывая на него ответственность за собственную несостоятельность. А ответ – вот он, перед тобой. Нужно лишь взглянуть на собственное отражение в зеркале, и ты увидишь Бога. Мы ведь все его подобия, не забыл?