Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
— Цэрики ушли на моление в Ургу во главе со своими сотниками и не вернулись. Я со своим десятком казаков удержать их Не смог.
— Порол трусов?
— Порол, господин барон. Но не помогло.
— Значит, хорунжий, порол ты их плохо, если послушания не добился.
— Виноват, господин генерал.
— Да ладно уж. Я своих цэриков сотнями выгоняю. Сдать Ургу красным! А что же этот батор Максаржав, которого я освободил из китайской тюрьмы в Урге? Его монголы называют своим великим генералом.
— Богдо-гэгеновский Максаржав Хатан-Батор теперь готов воевать с красными против нас.
— Ясно. За тобой погоня была?
— Нет, хвоста за собой на Селенгу я не привёл. Можно проверить.
— Верю. Иди к начальнику штаба дивизии и передай ему мой приказ. Тебе командовать сотней монголов...
— Благодарю, господин генерал.
— Если наберёшь в хошунах ещё цэриков, то разрешаю сотню развернуть в дивизион...
Получив ургинские новости, Унгерн понял, что красные его должны начать искать. И скоро обнаружат селенгинский лагерь. Поэтому он стал торопиться в решениях. Из Ван-Хурэ, тыловой базы Азиатской конной дивизии, вызываются обозы. Вывозятся все запасы, пусть и небольшие, провианта и боеприпасов. Теперь каждый всадник имеет на винтовку почти двести патронов, чего раньше не было.
Эстляндский барон, как говорили в походных палатках и юртах, начал вновь готовиться к походу. Только куда? Выбивать Сухэ-Батора из Урги? Вновь прорываться к Байкалу? Идти на соединение с атаманом Семёновым для удара по Чите? А может быть чингисхановской тропой на Китай?
Сам Унгерн пока молчал о своих планах. Он ни с кем не советовался, никому не доверялся. Кроме лам-прорицателей, которые каждое утро с рассветом покидали его юрту с поклонами демону монгольских степей. Уж они-то точно знали, куда собирается идти войной цин-ван Богдо-гэгена.
Вновь свирепствовали экзекуторы из комендантской команды унгерновского адъютанта Бурдуковского, хотя главный экс-палач Сипайло со своими подручными затерялся где-то вблизи Урги. Дисциплина насаждалась телесными наказаниями. Сбежать могли только монголы: прочим «азиатам» податься было некуда, и барон это прекрасно знал. Пойманные дезертиры лишались жизни посредством всё того же «бамбука» — гладко оструганных берёзовых палок.
Семёновский генерал, не в пример своему атаману, всерьёз занимался боевой подготовкой дивизии. Чуть ли не каждый день, по очереди, полки форсировали Селенгу вплавь: Роман Владимирович воспитывал их в суровом чингисхановском духе. Конница переправлялась через реку у него на глазах в полной амуниции. Хуже всего в ходе таких тренировок приходилось монгольским цэрикам: они очень боялись речных глубин. В страхе монголы хватались не за сёдла и спины своих плывущих лошадей, а за шеи, топили их и тонули сами. Глядя на это, барон Унгерн говорил с холодной усмешкой:
— Плохие воины. В их роду давно угас чингисхановский дух...
— Не страшно, что утонуло несколько цэриков. Князья обещали мне на днях прислать новых людей и коней...
— Хорошо» что сегодня хоть один утонул. Прекрасный урок для всей его монгольской сотни...
Однако подобные занятия вскоре пришлось прекратить. И дело было даже не в утонувших людях и лошадях. Начавшийся летний паводок сделал Селенгу столь широкой и глубокой, что подобным развлечениям «бешеного барона» пришёл конец.
Вскоре Азиатская конная дивизия стала жить в состоянии повышенной тревоги. Её местонахождение противник нашёл... с воздуха. Теперь почти каждый день над берегами Селенги кружили аэропланы советского экспедиционного корпуса. Пилоты что-то высматривали. Иногда аппараты опускались низко, с них вёлся пулемётный огонь, а на землю летело несколько связок ручных гранат. Белые потерь от воздушных налётов почти не несли. Аэропланы обычно отгонялись ружейными залпами. Лётчики не испытывали судьбу и поворачивали машину в сторону далёкой Урги. Свои задачи на разведку они выполняли.
В таких случаях барон неистовствовал. Он лично посылал для отражения воздушного налёта казачьи сотни, инструктируя их так:
— Кто на лету собьёт аэроплан, тому фунт китайского серебра в награду. Помните мировую войну, там казаки германцев и австрийцев не раз ссаживали...
Но красные лётчики держались настороже. После первого ружейного залпа аэроплан набирал высоту и под облаками уходил от берега Селенги. Гоняться по степи за его тенью было бесполезно.
Командир советского экспедиционного корпуса Константин Нейман слал в Иркутск радиограмму за радиограммой:
— Дивизия белого барона пока не обнаружена. Веду поиск аэропланами и конной разведкой. Большие надежды на Сухэ-Батора.
— Разведка 5-го кавполка обнаружила сторожевое охранение белых на левом берегу Селенги, близ перевала Улан-Даба, в 40 вёрстах от монастыря Ахай-гун. Высылаю туда на рассвете аэропланы.
— Разведкой с воздуха установлен факт присутствия Унгерна на левом берегу Селенги в районе монастыря Барун-Джасак.
— Белые ушли с берега Селенги в окрестные леса. На месте лагеря держатся только несколько сотен конницы. Начат поиск местонахождения главных сил Унгерна. Привлечены аэропланы и конная разведка корпуса и красных монголов...
События действительно разворачивались так, как докладывалось в Иркутск, в штаб советской 5-й армии, Барон не торопился уходить с берегов Селенги. После соединения с бригадой генерал-майора Резухина почти вся Азиатская конная дивизия встала лагерем на правом берегу реки. Лагерь раскинулся прямо в степи. Когда начались налёты красных аэропланов, Унгерн приказал перенести место стоянки в близлежащий лесной массив.
Сам цин-ван, дивизионный штаб и комендантская команда Бурдуковского расположились в нескольких юртах на левом речном берегу. Командиры полков и отдельных сотен для доклада начальнику переправлялись через Селенгу на лодках. У беловойлочной унгерновской юрты им часто приходилось подолгу ждать, пока не уходили ламы-прорицатели. Барон после их ухода часто выглядел задумчивым от подученных за ночь предсказаний на своё ближайшее будущее.
Унгерн очень переживал потерю доблестного Баяр-гуна, монгольского князя, который отличался своей верностью. Монгольский дивизион всё ещё оставался без командира: Унгерн не мог найти человека, способного командовать цэриками. И не просто конниками, а личными телохранителями. Наконец, его выбор пал на хошунного князя Панцук-гуна из Бангай-Хурэ, который в войне с китайцами не раз демонстрировал способности предводителя степной конницы. Князь был срочным порядком вызван на берега Селенги к цин-вану: