Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
— Панцук-гун, ты известен мне храбростью и авторитетом среди воинов Богдо-хана.
— Такие слова, господин цин-ван, для меня словцо серебряная награда.
— Ты догадываешься, зачем я вызвал тебя в свою ставку?
— Нет, господин цин-ван.
— Ты помнишь Баяр-гуна, доблестного князя Халхи?
— Ещё бы! Сам Богдо-гэген им гордился.
— Так вот, Панцук-гун. Я решил заменить в своём войске тобой погибшего со славой в бою Баяр-гуна.
— Прости, господин цин-ван. Я не совсем понял сказанное.
— Скажу проще: ты, князь, назначаешься командиром
— Но я не достоин такой высокой чести, господин цин-ван.
— Ты что, трусишь? Или не хочешь мне служить? Отвечай!
— Я не могу покинуть свой хошун без власти и ускакать на войну. Мои пастухи останутся без руки власти...
— Значит тебе, Панцук-гун, важнее стада баранов, чем служба и верность мне?
— Я этого не говорил и даже не думал об этом, господин великий цин-ван.
— А о чём же ты сейчас думал?
— Только о том, что новая война с Россией может погубить Халху и Богдо-гэгена...
— Что?! Ты не веришь в мою победу?! Бурдуковский! Закопать негодяя живым в землю! Прямо перед моей юртой!..
Подобные расправы служили демону монгольских степей плохую службу. Офицерство, особенно те люди, которые стремились победить в «белых перчатках», следовавшие по жизни кодексу чести старой русской армии, начали сплачиваться для выступления против «бешеного барона». Зачатки такого конспиративного союза оказались вне поля зрения контрразведчика полковника Сипайло и его людей. Врагами барона Унгерна становились бывшие колчаковские офицеры, служившие атаману Дутову и генералу Бакичу, оренбургские казаки, волей судьбы оказавшиеся в рядах Азиатской конной дивизии.
Мятеж в унгерновском войске мог возникнуть и раньше. Но боевая обстановка» походы не позволяли военным людям расслабляться, времени у них на окончательное «оформление» заговора против «белого рыцаря» из Эстляндии не было. В противном случае трагический конец цин-ванав погонах генерал-лейтенанта семёновской армии мог наступить гораздо раньше. Для людей, воевавших с лета 14-го года, грань между жизнью и смертью давно уже стёрлась. Но о своей чести военного сословия государства Российского казачество и офицерство пеклось всегда.
...Унгерн, как глава белогвардейских сил в Монголии, после вступления советского экспедиционного корпуса в Ургу оказался в незавидном положении. У него имелся хороший шанс нанести фланговый удар по противнику, когда тот находился на марше, наступая на столицу Халхи. Но барон, при небрежном отношении к ведению разведки» упустил этот реальный шанс ослабить силы Неймана и Сухэ-Батора.
Была надежда на то, что монголы, почитающие Богдо-гэгена, не признают революционное правительство, перебравшееся из Алтан-Булака в Ургу. Но первые указы, расходившиеся по стране, привели Унгерна-Штернберга в немалое замешательство: он почувствовал реальную силу новой правительственной власти. И стал осознавать, что его Азиатская конная дивизия на монгольской земле превратилась в «инородное тело». Надо было что-то срочно предпринимать, говоря иначе, начинать войну. Вопрос крылся только в одном: где и против кого.
Цин-ван Унгерн уже давно демонстрировал авантюрный склад своей личности. Это было ясно и для атамана Григория Семёнова, и для Чжан Цзолиня, и для начальника советских войск в Сибири бывшего полковника Генерального штаба Шорина, сидевшего в городе Омске. Все они ожидали новый ход белого «шахматиста», который думал свои думы, сидя по ночам в ханской юрте на берегах Селенги в окружении лам-прорицателей, собранных с самых дальних дацанов. Барон хорошо платил, кормил досыта бараниной, и потому ламы очень старались, наводя в голове цин-вана «тень на плетень». Это он понял только в самые последние дни своей жизни на Востоке:
— Лама годен только для мирных дней. Даже самый ясновидящий. На войне он не заменит и одну казачью винтовку. Даже простую плеть...
Барону было известно, что немалая часть его офицеров и русские колонисты волнуются. У многих в Урге остались семьи, судьба которых была неизвестной. На одном из полковых смотров ему задали вопрос:
— Можно ли, господин генерал, забрать из Урги семьи с помощью верных монголов и привезти их в лагерь?
На такой вопрос встревоженных судьбой близких людей Унгерн фон Штернберг ответил:
— Настоящий воин не должен иметь никаких близких.
— Позвольте спросить, почему?
— Тревога за близких уменьшала храбрость воинов во все времена.
— Но красные могут учинить над нашими семьями расправу.
— Мой приказ за номером пятнадцать запрещает брать жён в походы...
Ища выход из создавшейся ситуации, цин-ван Унгерн, вспоминая последний штурм Урги, решил повторить «шахматный ход», то есть вторично устроить побег Богдо-гэгену. Он написал ему доверительное письмо, переправленное в столицу с одним из учёных лам, который был вхож в ближайшее окружение Джебцзуна-Дамбы-хутухты:
«Мой повелитель Богдо-хан. Я выражаю вашей светлости искреннее соболезнование по поводу занятия столичной Урги красными монголами и советскими войсками...
С приходом красных для Монголии и «жёлтой» религии наступают чёрные дни. Наши враги не пощадят ни храмы, ни монастыри, как это происходит в России уже четвёртый год. Буддистских лам ждёт участь православных христианских священников...
Я предлагаю вам бежать из Урги в Улясутай. Тамошний белый гарнизон станет вам надёжной защитой на первые дни. Затем туда подойдёт моя Азиатская конная дивизия. Князья придут со своими воинскими отрядами сами, чтобы спасти вас от красных...
То, что вы сейчас находитесь в руках красных, как когда-то под китайским арестом, даст нам возможность поднять монгольский народ на священную войну...
Я готов пойти войной в Забайкалье. Мои победы там заставят советские войска уйти из Урги назад, для борьбы со мной. Тогда князьям будет легко справиться с Сухэ-Батором и его красными цэриками...
Решайтесь на побег, мой повелитель. Я, ваш цин-ван, хочу спасти Живого Будду и жёлтую религию от красной напасти...»