Уничтожить Израиль
Шрифт:
— Слушай, москвич! Я не обязан каждому объяснять, но тебе скажу. Ты здесь великодержавный шовинизм не разводи. Узбекистан — свободная страна. У нас свой президент, свои порядки, свои законы. Понял? И все гости должны их выполнять.
— Хорошо, где закон, по которому я должен платить таможеннику? Покажите.
Узбек гневно сверкнул глазами на упрямого русака. Повернул голову в сторону молодого парня в таможенном мундире, который стоял в сторонке без дела.
— Э, Абдулатип. Надо хорошо досмотреть этого москвича. Мне он не нравится. И раздень его для личного досмотра.
— Хорошо, раис.
Молодой лениво шагнул к Гордову.
Тот, трезво оценив обстановку, вынул бумажник, достал две купюры по десять долларов и швырнул на стойку.
Таможенник ухмыльнулся:
— Видишь, вас, русских, тоже можно учить. Верно?
Гордов промолчал. И тогда узбек смягчился:
— Э, москвич, ты не обижайся. Я здесь сижу, чтобы быстро и хорошо обслуживать вас, пассажиров. А знаешь, сколько мне платят? Даже плов хороший на эту зарплату не сделаешь. Теперь ты мне заплатил, я для тебя стараться буду и досмотр отменю. — Он повернулся к молодому, который все еще не сделал разделявших их пяти шагов. — Э, Абдулатип, не надо досмотра. — И опять Гордову. — Вы наш гость. Мы москвичей уважаем. Добро пожаловать в свободный солнечный Узбекистан.
Гордов взял паспорт, снял со стойки так и не раскрытый чемоданчик и вдруг увидел встречавших. Пересекая таможенный зал, к нему приближались офицеры в милицейской форме. Первым шел полковник Нурисламов, с которым они учились в Москве в Академии МВД.
— Саня! Салам! Хош кельдиниз! Добро пожаловать, гость дорогой.
Нурисламов распахнул объятия, обнял Гордова, обдав его крепким запахом пота. — Как долетел? Как тебя здесь встретили? Не обижали?
Таможенник, увидев милиционеров, стремительно, повернулся к Нурисламову, прижал правую руку к сердцу.
— Ассалом алейкум, Умит-ака.
И тут же, быстро перевел взгляд на Гордова, бросил ему:
— Гражданин, вы забыли деньги. Будьте добры, заберите.
Нурисламов, человек искушенный в подобного рода делах, сразу понял в чем дело.
— Саня, забери доллары. А до тебя, Карабаев, — он показал таможеннику кулак, — я еще до тебя доберусь, погоди!
Таможенник, так и не отрывая руки от своего щедрого сердца, еще долго смотрел им в след.
— Теперь, Саня, надо ехать в Бухару. Ты там бывал? Нет?! Э, уртак, это живая история. Пользуйся моментом. Тем более там я тебе передам фигурантов. Заодно покажу немало интересного. Крепость Арк, которая возникла в пятом веке, и еще в двадцатом служила цитаделью бухарских эмиров. Минарет Калян, примерно 1127 года рождения, представляешь?
Что-то дернуло Гордова, и он не удержался от подковырки:
— Заодно будешь говорить, как некоторые улицы у вас там назывались еще не так давно. Идет?
— Зачем куда-то ехать? Я тебе навскидку назову такие улицы. Но сперва скажу: ученые считают, что Бухара возникла не позже первого века нашей эры. Седая старина, так у вас говорят? И вот в этой седой старине появились улицы Ульянова, Урицкого, Чапаева, Чкалова, Курчатова… Потом еще три улицы Жуковского. Просто улица, потом Первая и Вторая. Затем улицы Кирова, Куйбышева, Правды, Толстого, Гоголя, Достоевского…
Гордова, хотел он того или не хотел, упоминание фамилий писателей неприятно царапнуло. И он попытался возразить:
— Толстой, Гоголь, Достоевский — все же великие писатели.
— Не возражаю, — сказал Умит. — Только и обижаться не надо. Скажи, какое отношение имел Достоевский к Бухаре, которой при его жизни уже было больше чем полторы тысячи лет? Можешь мне объяснить?
Гордов понял, что метод защиты недавнего прошлого, избранный им, не очень хорош, поскольку он легко побивается аргументами седой старины. Спросил:
— Теперь, Умит, откровенно, ты веришь, будто какой-то русский мудак из Москвы приказывал вам называть улицы узбекских городов именами Ульянова, Орджоникидзе, Достоевского, Пабло Неруды или еще кого-то, кто к вашим городам не имел никакого отношения? Не кажется ли тебе, что это в угоду Москве делали ваши партийные баи из узбекского ЦК партии?
— Все, Саня, — Умит протянул руку Гордову, — не стану спорить. Ты, наверное, прав. Только учти, мнение о зловредной роли Москвы в нашем народе посеяно умело. И уже дало крепкие ростки.
— Я это вижу. И все же ради уважения можно было назвать какую-нибудь улицу Московской или даже Ижевской. От автоматов Калашникова вы не отказывались, а они — ижевские. Тем более в Москве есть Ташкентская и Ферганская улицы, Самаркандский бульвар.
— Саня, только больше никому не говори об этом. Наши националисты тут же объяснят это как имперские притязания России. Скажут, что вы не забываете узбекские города потому, что снова постараетесь присоединить наши земли к себе. Тем более ни Вашингтонской, ни Лондонской улиц вы не завели.
— Спасибо, ты меня просветил. А я все еще думал, что дружба народов оставила какие-то следы в умах.
— Давай не будем о дружбе народов. Это все хренота. Дружба может быть только между людьми. Как между мной и тобой. А народы — понятие расплывчатое. Народы сами не знают, чего хотят.
Они сидели в бухарской чайхане на деревянном помосте. Ветерок продувал веранду насквозь, но облегчения это не приносило: Гордову казалось, что его охлаждают горячим феном.
Принято считать, что горячий зеленый чай хорошо утоляет жажду, однако оказалось, что пить его на жаре, обливаясь липким потом, не так-то просто. Для этого нужны опыт и немалое терпение.
— Ты пей, пей, — то и дело подбадривал Гордова Умит. — Наслаждайся.
Судя по тому, с каким видом он сам держал в руке пиалушку, как подносил ее ко рту и отхлебывал чай, можно было понять, — он действительно наслаждался.
Принесли плов. Гордов ожидал, что еду подадут в тарелках, разделенную на равные порции, но ошибся. Чайханщик, пылая жаром красного лица, в белой рубахе и панталонах до колен, подпоясанный белым кушаком, на правой руке, поднятой над плечом, нес огромное фаянсовое блюдо, на котором лежала горка, нет, не горка, а скорее гора риса, янтарного, дымившегося ароматами специй. Такого количества еды хватило бы на то, чтобы утолить голод, по меньшей мере, пяти едоков.