Университетский вопрос в России
Шрифт:
К сожалению, обыкновенно, особенно в крупных университетах, наблюдается прямо противоположная картина. У профессора столько слушателей, что он ни в сердце, ни в квартире своей поместить бы их не смог. Да он с ними и незнаком совсем, лиц и фамилий не знает и не различает, а уж о «собеседованиях» и «практических занятиях» с каждым из них, да еще приспособленных к индивидуальному складу ума, знаниям и способностям каждого из студентов, и подавно речи быть не может. Впрочем, бывает по традиции и личное сближение такого профессора с каждым из своих слушателей в германских университетах; оно происходит два раза в жизни студента: раз при подписке на лекции до начала их и раз при отпуске, после
Поистине антипедагогические условия!
Бывает еще хуже! У профессора столько слушателей, что в аудитории места не хватает для всех их. Иным приходится сидеть на окнах, на ступенях кафедры, а многие стоят за недостатком далее и таких мест для столь многочисленной и переполненной аудитории. Воздух сперт, температура подымается. Сказать, что это антипедагогические условия, мало. Следует добавить – и антисанитарные!
А теперь после описания умилительных и идеальных с точки зрения интересующего нас идеала университетского воспитания и обучения картин и прямо противоположных им аномалий и ужасов взглянем на имена тех профессоров, которые участвуют в описанных педагогических идиллиях и ужасах.
Имена тех профессоров, которые знакомы лично со всеми своими слушателями и даже вечеринки им устраивают и к семье пристраивают, читателю ничего не скажут; их имена и слава живут обыкновенно только в городских сплетнях маленьких университетских городов и в традиционной юмористике и студенческих анекдотах мелких университетов.
В списке же тех профессоров, которые участвовали или участвуют в описанных выше антипедагогических ужасах, тех профессоров, имя слушателям коих легион, образованный читатель нашел бы много знакомых имен – таких, коих не знать образованному человеку вообще не подобает (например, Гегель, Фихте, Шеллинг и т. п.).
Я, впрочем, не утверждаю, что все те аудитории, которые соответствуют идеалу сторонников систематических собеседований, репетиций и прочих «практических занятий» и иных близких педагогических отношений и сношений между профессорами и отдельными слушателями их, – непременно аудитории бездарностей и только анекдотических профессоров.
Точно так же я не утверждаю, что имена тех профессоров, слушателям коих имена были легионы, все записаны золотыми буквами в скрижалях истории мысли человеческой.
Возможны разные особые условия и осложнения, вследствие коих крупные светила науки имеют сравнительно малую аудиторию, а менее выдающиеся ученые большую. Преподавательский талант профессора, университет, в котором он преподает, факультет, популярность и доступность науки, которую он читает, и т. п. оказывают тоже свое влияние. Существуют науки и курсы, которые легкодоступны и интересны студентам всех факультетов и слушание коих, особенно в случае более или менее живого и интересного изложения, доставляет отдых и развлечение студентам между более трудными лекциями; и вследствие этого получается иногда весьма большая аудитория у профессоров, в научном смысле не выдающихся. Особенно часты такие явления у нас.
Более прочно соответствие между научным авторитетом профессора и количеством слушателей в Германии: немецкие студенты считают для себя недопустимым ходить в свободные часы на курсы, на которые они не подписались (т. е. не уплатили гонорара); допускается только бесплатное посещение трех лекций, а дальше начинается «schinden» – проступок, приравниваемый к мошенничеству
К тому же немецкие студенты странствуют охотно и без всяких стеснений со стороны начальства из университета в университет, комбинируя курсы так, чтобы слушать не бездарных и посредственных профессоров, а по возможности выдающихся и великих ученых. Они весьма высоко ставят значение такого выбора и гордятся теми славными именами своих учителей, которые украшают их студенческий «формулярный список».
Все это ведет к тому, что относительно числа слушателей отдельных немецких профессоров можно утверждать, что оно в преобладающей массе случаев представляет, так сказать, барометр ученой репутации профессора. Поэтому здесь можно с приблизительною точностью установить следующее положение.
Чем бездарнее профессор, тем больше его аудитория приближается к тому, что у нас выставляется как идеал.
И наоборот, чем талантливее и славнее профессор, тем резче его аудитория противоречит этому идеалу.
А аудитории таких профессоров, как Кант, Фихте, Гегель, – это безобразие какое-то. Как это в свое время не было принято мер, чтобы ограничить их аудитории таким числом слушателей, при котором возможно «серьезное университетское преподавание»?
Между прочим, хотя Фихте, Гегель, Кант уже в телесном смысле не живут, но можно ретроспективно выразить сожаление, что они не были знакомы с нашею новейшею литературой о строе университетской жизни, о постановке университетского преподавания, практических занятиях и т. п.
Эта литература пояснила бы им, что они совершенно ложно и даже прямо нелепо понимали свое призвание. Если, например, Фихте или его современники воображали, что в их аудитории тысячи слушателей восприняли крещение огнем мысли и возвышенных чувств и массы мелких людей от одного этого огня их лекций, без систематических репетиций с каждым из слушателей, без повторения и совместного заучивания «пройденного» и иных «практических занятий» превращались в людей с возвышенными идеалами, широким горизонтом и высоким полетом мысли, то это только потому, что они не понимали смысла и «надлежащей постановки» университетского преподавания.
Для того чтобы сделать вообще возможным серьезное и надлежащее преподавание, Канту, Гегелю, Фихте и др. следовало ограничиваться малыми группами студентов, лучше всего человек в 20–30, и вести с ними «практические занятия».
Важнейшее значение для надлежащего усвоения курса имеют «собеседования» со студентами по выученной ими дома части курса. Это заставило бы их прилежно учиться, а недоученное заучивалось бы в аудитории путем переспрашивания и совместного повторения пройденного. Особенно успешно мог бы из названных профессоров заниматься этим Кант – человек, как известно, весьма спокойный и терпеливый. Фихте стал бы, пожалуй, нервничать, а Гегель стал бы во вред серьезному и систематическому преподаванию увлекаться течением и изложением собственных идей и несмотря на незначительное число учеников не успевал бы спрашивать каждого по всему курсу и проверять надлежащим образом, все ли выучили уроки. Но надлежащее поставление на вид со стороны начальства, в крайнем случае выговор с внесением в формулярный список, привел бы и их в норму…