Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен
Шрифт:
Ничто не волновало президента Вильсона меньше, чем лишняя тонна силезского угля и померанского картофеля. Сытая Америка едва ли не удвоила свои богатства за годы войны и интересовалась вовсе не тем. В прошлом провинциальные янки снимали шляпу перед Вестминстером и Пале-Бурбоном, теперь же они хотели сдвига в мировых реалиях. У Вильсона и его наиболее умудренных советников не было конкретного плана, как вовлечь в сеть своего влияния мировые метрополии. Но у них была общая идея, общая схема, общий замысел — создать подвижное равновесие победителей и побежденных в новой мировой организации, в этом мировом парламенте, сделать американскую партию самой мощной и влиятельной. Дальнейшее последует автоматически. Самая влиятельная сила Лиги Наций поддержит немцев против англичан и французов, поддержит малые страны Европы против крупных, отдельные части бывшей Российской империи — против ее центра и на основе равновесия возглавит послевоенный мир. В руках американцев будет в качестве орудия их способность оказать экономическую помощь разоренным странам Европы.
Еще не сели за стол переговоров, а мышление Вильсона борется со всеми контраргументами. Скептики говорили, что на долю США пришлось лишь 2 % военных усилий союзников, поэтому, мол, американцы не имеют ни морального, ни какого-либо иного права диктовать свою волю. Этот вопрос находился в центре внимания пересекающего океан президента. «Я не уверен, — утверждал Вильсон, — что наши солдаты склонны думать именно таким образом. Вопрос о том, кто выиграл войну, относителен, но если кто-либо желает уточнить ответ на него, то у нас претензии не менее обоснованные, чем у кого бы то ни было».
Еще не пришла пора выкладывать последние аргументы, но Вильсон спешит, он хочет меньше сантиментов и больше дел. Поэтому, с его точки зрения, невредно сразу дать понять союзникам, что относительно решимости американцев они могут не сомневаться. «Англия, согласившись с четырнадцатью принципами, вписанными в условия перемирия, находится в парадоксальной позиции, когда она, с одной стороны, согласилась с принципами разоружения и, с другой стороны, одновременно объявила, что намерена сохранить военно-морское превосходство. Я однажды сказал шутя, но имея в виду, что в каждой шутке есть доля правды, господину Тардье (представителю Франции в США. — А. У.), что, если Англия будет настаивать на сохранении военно-морского доминирования после войны, Соединенные Штаты смогут показать ей, как превзойти ее военно-морской флот. Если Англия будет придерживаться этого курса на конференции, то это будет означать, что она не желает постоянного мира, и я именно так и скажу Ллойд Джорджу. Я скажу это с улыбкой, но здесь не будет места двусмысленности». Сразу же отвергал Вильсон и возможное предложение англичан «совместно» осуществлять контроль над морями.
Он отметал и возможность согласия США на подачки, которые союзники могли бы кинуть американцам где-нибудь в Африке. Речь шла о мировой гегемонии, о «веке Америки», и разменивать эти глобальные надежды на сомнительные приобретения в виде нескольких миллионов бушменов Вильсон не желал, о чем и говорил демонстративно.
ПАРИЖ
На следующий день в десять утра поезд с американской делегацией прибыл в Париж, на вокзал Люксембург, украшенный фестонами и флагами, и «таким энтузиазмом парижан, — пишет американец, долго живший во Франции, — о котором я никогда не слышал, не говоря уже о том, чтобы видеть самому». На платформе стояли те, с кем предстояла борьба интеллектов. В классическом костюме дипломата — президент Пуанкаре, а в нескольких шагах от него в измятом костюме, со скрещенными на груди длинными руками стоял главный французский оппонент — Тигр Ж. Клемансо. Вильсон — в черном пальто и высокой шляпе — возвышался над бородатым Пуанкаре, когда сидел рядом с ним в карете, проследовавшей через весь Париж и выехавшей на пляс де ла Конкорд. Солдаты стояли почетной шеренгой, артиллерия наладила салют.
Последовало первое испытание лестью. Весь Париж вышел на улицы, море цветов, флагов и приветствий буквально поглотило президента. Реяли военные флаги, а в воздухе затмевала солнце французская авиация. Президент Вильсон и его супруга пробирались через море парижан. Кавалькада двигалась от Пляс де ла Конкорд по Елисейским полям, по мосту Александра Третьего пересекли Сену, миновали здание парламента. На одном из зданий аршинными буквами было написано: «Слава Вильсону Справедливому». Повсюду реяли вместе американские и французские флаги, единые по колористике. Вильсон сам стал частью театральной декорации. Без шляпы, с распростертыми руками, он действительно играл роль Колумба Нового Света. Таким увидел Вильсона английский дипломат Г. Николсон: моложе, чем на фотографиях, гладкое лицо, улыбка безобразна, широк в плечах и тонок в талии, плечи непропорциональны росту, одет с иголочки, в черном, очень аккуратно; полосатые брюки, стоячий воротник, булавка с розовым бриллиантом.
С переполненных толпами бульваров карета четы Вильсонов въехала во внутренний двор дворца Мюрата, построенного у Булонского леса для наполеоновского маршала. Здесь президенту предстояло два месяца обдумывать возможности дипломатической трансформации мира. Официальной резиденцией делегации США стал, как уже говорилось, отель «Крийон». (Франция напряглась — свежий хлеб, масло и сахар к завтраку здесь подавали в неограниченном количестве.) Рядом, на Пляс де ла Конкорд, в огромных флагштоках развевались флаги всех участников предстоящих переговоров, «Я никогда не видел эту площадь более прекрасной», — вспоминает американский историк Чарльз Сеймур.
Этикет не терпел пауз, и через несколько минут одетый во фрак Вильсон уже направлялся в Люксембургский дворец президента Франции. Хозяин дворца, президент Пуанкаре, более не терял времени даром, ведь решались судьбы Франции и Европы. В своем тосте он обещал Вильсону вручить документы, в которых «вы сами увидите, как германское командование с поразительным цинизмом разработало свою программу грабежа и разрушений. Какие бы предупредительные меры мы ни приняли, никто, увы, не сможет утверждать, что мы спасаем человечество навечно от будущих войн!». Это было далеко от наивной веры, что патронаж Америки окажется гарантией европейского мира, что созданная ею Лига Наций обезопасит от войн, что Вильсон — апостол мира.
Вильсон по своей природе не был склонен откладывать ответ «на потом». Он сразу же бросился в схватку. В ответной речи президента прозвучали совсем другие ноты. «С самого начала мысли народа Соединенных Штатов были обращены на нечто большее, чем просто победа в этой войне. Война должна была быть выиграна так, чтобы обеспечить будущий мир в мире». Вильсон видел в предстоящей конференции не сцену реванша Франции, не очередной пересмотр европейского баланса, а качественно новую страницу европейской истории. На том и стоял.
Вильсон отказался осмотреть руины на северо-востоке Франции. «Я знаю, что созерцание руин, оставленных армиями центральных держав, наполнит мое сердце таким же негодованием, какое ощущают народы Франции и Бельгии»[397]. Идея трехдневного «похода» в освобожденную зону была отставлена.
Во второй половине дня Вильсон встретился со своим самым доверенным советником. Полковник Хауз вовсе не смотрелся богатым техасцем. Он был бледен, худощав, сознательно уходил в тень, с охотой набрасывал одеяла на колени — он просто не выносил холода. Его мягкий тихий голос, миниатюрные руки, деликатные манеры вовсе не были направлены на внешний эффект. У него был свой стиль общения с президентом — он всегда звучал спокойно, основательно, разумно, с неизбежным набором самых убедительных аргументов — и всегда звучал бодро. (Французам неизбежно приходила в голову аналогия с кардиналом Мазарини.)
Главной нотой беседы Вильсона с Хаузом во второй половине дня 14 декабря 1918 г. было зарождающееся недоверие к союзникам. До официального открытия конференции оставалось еще несколько недель, а подковерная борьба и интриги уже начались. Французы выработали свое понимание основ будущей мирной конференции, и при этом Клемансо предложил англичанам выступить на конференции с единых позиций. Европейские делегации уже тайно встречались между собой. Их программа была вручена президенту Вильсону еще 29 ноября 1918 г. послом Жюссераном. «Принципы президента Вильсона, — говорилось в этом документе, — являются недостаточно определенными по своему характеру, чтобы быть принятыми за основу конкретного соглашения… Четырнадцать предложений, являющиеся принципами международного права, не могут составить конкретной основы для работы конференции». Во французской программе говорилось о «федерализации» (т. е. расчленении) Германии. Великим державам предлагалось решить судьбы Оттоманской империи. Да, у американцев в Европе 1 млн. солдат. Но здесь же 2 млн. английских и еще больше французских солдат. В распоряжении пяти великих держав, составлявших основу Совета десяти, имелись 12 млн. солдат. В масштабах всей мировой схватки не США пожертвовали, как, скажем, Франция, цветом нации. Так менялся психологический климат, и становилось ясным, что у США нет гарантированных рычагов воздействия на европейскую ситуацию. Удача американцев заключалась в том, что англичане и французы не смогли еще договориться по поводу раздела Оттоманской империи.