Унижение
Шрифт:
Тут она прямо подскочила: «Так это он купил тебе эту одежду. Да, я должна была догадаться, что именно в это русло он направит свою фантазию. Гетеросексуальный Пигмалион ваяет свою лесбийскую Галатею!»
Я сказала, что она придает этому слишком большое значение, просто нам обоим это нравится и тут не о чем больше говорить. Что если ты и влияешь на меня, то только так, как я сама бы того желала.
Но она все не унималась и спросила, с тобой ли вместе я покупаю себе одежду.
Я ответила: «Обычно да. И, повторяю, мне кажется, это доставляет ему радость. И по нему это видно. И вообще, раз у нас такой эксперимент, надо вести себя по правилам». И еще я сказала,
И вот тут тональность разговора изменилась. Она сказала: «Да, признаться, меня это волнует! Мир мужчин нов для тебя. И удивительно — хотя, может, и не очень, — что мужчина, которого ты выбрала для первого знакомства с этим миром, на двадцать пять лет старше тебя и перенес такой серьезный нервный срыв, что оказался в больнице. К тому же он остался не у дел. По-моему, это не предвещает ничего хорошего».
Я сказала ей, что нынешняя ситуация вовсе не кажется мне хуже прежней, когда подруга, которую я так любила, однажды объявила мне: «Я больше не могу жить в этом теле, хочу быть мужчиной».
А потом я произнесла целую речь, Саймон, я ее заранее заготовила и отрепетировала, пока ехала до города. Вот что я сказала: «Что касается разницы в возрасте, мама, я не вижу здесь никакой проблемы. Если я хочу стать привлекательной для мужчин, то более удачного способа узнать, насколько мне это удается, не придумаешь. Этот человек — лучший тест. На двадцать пять лет старше — значит, на двадцать пять лет больше опыта, чем у моих ровесников. О браке речь не идет. Я же объяснила, мы просто счастливы вместе. И отчасти я счастлива с ним именно потому, что он на двадцать пять лет старше меня».
«Ну да, а он счастлив с тобой потому, что ты на двадцать пять лет моложе его».
«Не обижайся, мама, но ты, часом, не ревнуешь?»
«Дорогая, — рассмеялась она, — мне шестьдесят три года, я замужем за твоим отцом более сорока лет и счастлива. Правда, возможно, тебе будет приятно узнать, что, когда я играла Пиджин Майк, а Саймон играл Кристи в пьесе Синга, я была очень увлечена им. А кто бы им не увлекся? Он был великолепен — такой темпераментный, живой, обаятельный. Да что там говорить, он был еще и большой актер, удивительный актер. Его талант на порядок выше, чем у любого из наших знакомых. Да, я увлеклась им тогда, но я была уже замужем и беременна тобой. И я пережила это увлечение. А потом видела его не более десяти раз. Я глубоко уважаю его как артиста. Но меня очень беспокоит, что он лечился в психиатрической больнице. Это не шутки — попасть в лечебницу и провести там какое-то время, пусть даже недолгое. Послушай, мне важно, чтобы ты шла на это с открытыми глазами. Обидно было бы совершить ошибки, которые допускают двадцатилетние девушки из-за недостатка опыта. Я не хотела бы, чтобы ты пострадала от своей… наивности».
«Вряд ли меня можно назвать наивной, мама», — ответила я и еще спросила, что, по ее мнению, со мной может случиться такого, чего не может случиться с каждым, чего она, собственно, боится.
«Чего я боюсь? Например, того, что он стареет с каждым днем. Знаешь, как оно обычно бывает: вот тебе шестьдесят пять, а потом глядишь, уже шестьдесят семь, и так далее. Оглянуться не успеешь, как ему будет уже семьдесят. Ты окажешься рядом с семидесятилетним стариком. И это еще не все: потом ему стукнет семьдесят пять. Время, знаешь ли, не останавливается. Оно идет и идет. У него начнутся проблемы со здоровьем, которые бывают у всех стариков, а возможно, и кое-что похуже, и на тебя ляжет уход за ним. Ты… любишь его?»
Я сказала, что, мне кажется, люблю.
«А он тебя?»
«Мне кажется, да. Послушай, мама, все будет хорошо. И вообще, по-моему, он рискует гораздо больше, чем я».
«Почему это?»
«Ну, ведь ты сама говоришь, что для меня это все внове. Для него, конечно, тоже, но все-таки не в такой степени, как для меня. И я сама не ожидала, что мне так понравится. Но все же… Я пока не готова утверждать, что это новое положение вещей будет устраивать меня всегда».
«Ну что ж, тогда не стоит, я думаю, продолжать этот разговор и придавать всему этому значение, которого оно, возможно, не имеет и не будет иметь. Просто я подумала, что должна повидаться с тобой. И еще раз скажу: ты потрясающе выглядишь».
«Это к тому, что ты предпочла бы иметь дочь традиционной ориентации?»
«Это к тому, что ты явно предпочитаешь больше не быть лесбиянкой. Разумеется, ты можешь поступать как хочешь. Ты приучиланас к этому еще во времена своей свободолюбивой юности. О, я не могу не отметить происходящих в тебе перемен. И ты, надо сказать, делаешь все,чтобы все их заметили. Ты даже стала красить глаза! Это впечатляющие перемены, можешь мне поверить».
«Что, как тебе кажется, думает об этом папа?»
«Он не смог приехать: через несколько дней премьера, ему сейчас не бросить театр. Но он хотел повидать тебя и, как только спектакль пойдет, приедет, если ты, конечно, не возражаешь. Тогда ты сможешь сама спросить у него, что он думает. Ну, вот мы и поговорили. Не хочешь пройтись по магазинам? Мне так нравятся твои туфли. Где ты их купила?»
Я сказала где, и она спросила: «Ты не будешь возражать, если я куплю себе такие же? Может, отведешь меня туда?»
Мы взяли такси, доехали до Мэдисон-сквер, и она купила бежевые с розовым остроносые лакированные лодочки на каблуке «рюмочкой». Теперь она ходит по Мичигану в моих туфельках от «Прада». Еще она пришла в восторг от моей юбки, и мы отправились в Сохо поискать для нее похожую. Прекрасное завершение встречи, не так ли?
Но под конец, прежде чем отправиться с покупками в аэропорт, знаешь, чт о она сказала? Именно это, а не покупка туфель — настоящий финал. Так вот, она сказала: «За обедом, Пиджин, ты пыталась меня убедить, что все происходящее с тобой в высшей степени нормально и разумно, хотя это и не так, разумеется. Но любые попытки отговорить тебя от того, чего ты теперь жаждешь, едва успев проснуться, и что поднимает тебя над скучной повседневностью, вызовут одно только раздражение. Должна сказать, когда я узнала об этом, первой моей мыслью было: это ненормально и неестественно. И вот теперь, когда мы поговорили, когда я провела с тобой день, ходила с тобой по магазинам впервые после того, как ты окончила колледж, теперь, когда я вижу, что ты совершенно спокойно и здраво рассуждаешь о происходящем, я все-таки по-прежнему думаю, что это ненормально и неестественно».
Тут Пиджин наконец остановилась. Ей потребовалось около получаса, чтобы передать ему весь разговор. За это время он не проронил ни слова, не шевельнулся, не остановил ее, хотя несколько раз ему очень хотелось сказать, что с него хватит. Но по большому счету останавливать ее было не в его интересах. В его интересах узнать все, даже если это все включает фразу «я пока не готова утверждать, что новое положение вещей будет устраивать меня всегда».
— Ну вот и все, — сказала Пиджин. — Не слово в слово, но близко к тексту. Это практически все, что было сказано.