Унтовое войско
Шрифт:
Князь, не растерявшись, выказал мужество и вернул беглецов. Он сам лично наводил орудия и потопил шлюпку с десантом. Но к десанту шли новые подкрепления, а корабли не ослабляли огня.
Вокруг князя рвалось столько ядер, что вскоре он упал с оторванной рукой, и его вынесли санитары. На фрегате заметили, что командир у русских выбыл из строя, и оттуда раздались возгласы ликования.
Осыпаемая ядрами и бомбами, умолкла батарея на перешейке.
Дольше всех держалась и вредила фрегатам и пароходу седьмая батарея. Ее команда оставалась там и после того, как орудия были сбиты и завалены землей и фашинником. Командира батареи, ушибленного осколками камней в голову,
Сбив крепостные пушки, неприятель под защитой орудий фрегата и парохода спустил на воду два бота и более двадцати гребных судов. В атаку устремились до семисот неприятельских солдат. Им противостояло двести русских солдат. Часть десанта обошла Никольскую гору и появилась против Озерной батареи. Оттуда ударили картечыо, и англо-французская пехота отступила, унося с собой убитых и раненых.
Неприятельский десант вторично атаковал Никольскую гору, перегруппировав силы.
Казачья цепь со штуцерами залегла в кустах на тропинке. Повсюду белел снежок, выпавший с ночи. Черные, перепутанные от взрывов ветки берез кое-где еще хранили на себе снежную пыльцу. На пеньках лежали снеговые салфетки, посыпанные пеплом. А в густой пожелтевшей траве снег почти не виден, но холод от него Ванюшка Кудеяров ощущал постоянно. Он несколько раз выпускал ружье из рук — не оказывалось сил держать, все тело трясло мелкой дрожью. Перед глазами, возле пней и на прогалинах, ярко зеленели кустики брусники, и они казались странными тут, среди островков снега. Всюду валялся схваченный первым морозом березовый лист.
— Скоро ли они пойдут? — спросил Евграф Алганаев. — Ожидаючи тут, промерзнем до самых кишок.
— Холодишша! — отозвался Кудеяров. — Аж брюхо насквозь промерзло.
— Погоди, тутока сугревно будет, — проговорил Петька Жарков. — Слышь, пушки замолчали. Жди, как на нас грянут.
Кудеяров приподнялся, выглядывая из-за куста. Коричневая птица прыгала неподалеку, шурша подмороженными листьями. «Вот птица… — подумал он. — Вот сатана! Гли-ко ты, не боится!»
За склоном горы проиграла труба, и со всех сторон началась пальба. В воздухе свистели и рвались ядра, разбрызгивая осколки.
— Несет их леший! — закричал Петька Жарков.
И тут Кудеяров почувствовал, что холод вышел из его тела и штуцерное ружье полегчало. Все воспринималось, как во сне — и поникшая от мороза трава, и черные перепутанные ветки берез, и маленькие фигурки солдат, быстро поднимающихся по склону Никольской горы. Но где-то под сердцем оставалась холодная и гнетущая тяжесть, она прижимала его к земле и все время заставляла думать о том, что он отовсюду открыт для неприятельских бомб и пуль, что тело его совсем беззащитно перед свинцом и железом и жить ему отпущено богом самую малость времени. Он шептал побелевшими губами молитву и теснее прижимался к земле.
Десантные войска бегом взошли на гору и, двигаясь рассыпным строем, повели ружейный огонь по «Авроре» и «Диане». Озерная батарея не отвечала неприятелю. То ли все пушки там взорваны, то ли уже не оставалось зарядов. Батарейцы отстреливались ружейным перекидным огнем из-за орудий.
Казаки вели беглый огонь из штуцеров, выцеливая офицеров и знаменосцев.
Кудеяров стрелял вместе со всеми, чувствуя себя все еще беспомощным и обреченным. Если бы он сидел на коне, он знал бы, как поступить, а бежать на неприятеля вместе с пехотой страшно, поскольку он не представлял, что ему делать, когда случится вступить в рукопашную.
Ранжуров стоял позади казачьей цепи, ожидая сигнала атаки. Перед его глазами, как и перед глазами всех петропавловцев, свирепствовал весь ужас зла — летели с шипением бомбы и ядра, они рвались с треском и хлопаньем, изрыгая языки и блестки пламени, расшвыривая вокруг зазубренные осколки.
Ранжуров остро чувствовал кислый запах пороха, доносившийся с покатостей Никольской горы. Оттуда подвигался враг. Он вспомнил давнишнюю стычку с хунхузами. То была мелкая драчка с ничтожными потерями, А ныне жестокий бой, метивший смертью и ранами в сотни матросов и солдат, и воздух пронзали не стрелы хунхузов, а бомбы многопушечных фрегатов.
Но странно… Если тогда, в стычке с хунхузами, его не покидало гнетущее, томительное чувство, вызванное не только страхом смерти или плена, а и тем, что нарушена граница, что какое бы добро он ни делал для своих улусников, все равно выползет зло, то теперь, защищая Петропавловск, он был спокоен. Он знал, что скоро поднимут на штурм казаков, и что у них будут убитые и раненые, что он сам может пасть, сраженный пулей или осколком.
Ранжуров понимал, что зло войны можно уничтожить только одним делом — убивать… И тогда родится добро. Он чувствовал, что ныне ни он сам, ни его казаки не будут посредине между добром и злом, а отбрасывая и уничтожая неприятеля, станут творить добро. И только добро!
Забили барабаны, посылая русскую пехоту в атаку. Она шла с северной оконечности горы, и шла не рассыпным строем, как неприятель, а сомкнутыми колоннами. Десантники поздно увидели ее и не смогли причинить ей больших потерь.
Кудеяров во все глаза смотрел, как солдаты, избочась и выставив штыки, безостановочно двигались вперед. Холодная и гнетущая тяжесть под сердцем вдруг оттаяла, по лицу потекли слезы… Он вскочил и побежал, крича «ура», забыв о недавних страхах, когда он мучительно думал, что ему делать, если случится быть в атаке.
Ранжуров с пистолетом в руке выскочил на бугор, но обо что-то споткнулся и кубарем скатился в воронку Лежа там на спине, оглушенный, он увидел на какое-то время на фоне серого неба казачью цепь. «Куда они бегут? Почему не ко мне?»
Он вылез из воронки и побежал, крича казакам, хотя они, конечно, его не слышали. Но они увидели хорунжего и поняли, что им надо делать.
Потревоженный казачьей атакой, неприятель остановился, заколебался…
Петропавловцы сомкнутым строем смяли десант, оглашая окрестности криками «ура». Десантники побежали в беспорядке, стараясь поскорее добраться до гребня горы. Плохо разбираясь в незнакомой местности, гонимые чувством страха, они спешили навстречу своей гибели. Некоторые из них были заколоты штыками и сброшены с утеса, а большей частью они сами скатывались вниз, не зная, куда скатываются, потому что все утонуло в дыму и невозможно разобрать, что их ждало внизу. А утесы Никольской горы, довольно крутые у самого гребня, далее опускались вовсе отвесно, и неприятельские солдаты чаще падали на берег уже обезображенными трупами. Оставшиеся в живых бежали к шлюпкам.
Петька Жарков и Евграф Алганаев, пробираясь через густой кустарник, встретили боцмана с «Авроры».
— Подсобите-ка, казаки, — зашептал боцман. — Вон… глядите… красные мундиры!
Петька как взглянул, куда показывал боцман, так и присел. У самого яра грудились английские солдаты. Сколько их? Начал считать, а боцман как заорет: «Ур-ра-а!» — и с тесаком на неприятеля. Казаки за ним. Шашки наголо. Чего кричали — сами не помнили, и как бежали — не помнили. Махали, били клинками, не поняли, не уразумели — убили кого или нет. Красные мундиры кувырком с яру, а яр-то из моря стеной поднялся…