Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо
Шрифт:
«Да, у государя, конечно же, есть слабость в характере, – растерянно подумала Ирина. – Но эта слабость от любви к государыне, от тревоги за цесаревича, это жертвенная слабость отца и мужа и потому – простительна и даже трогательна. Как все они этого не понимают?»
– Знаешь, Ленусь, – взглянула на подругу почти неприязненно, – в нашем споре победителей все равно не будет, а тебя я потерять не хочу, потому прощаю твою горячность и, пожалуй, поеду домой…
Леночка ничего не ответила, только смотрела обиженно.
…Через полчаса пролетка дернулась с места, отбросив Ирину на жесткую спинку сиденья.
«Как хорошо, что дома никого нет, – думала Ирина, выкладывая вещи из саквояжа. – Отец в Москве по делам. Менее всего сейчас хотелось бы отвечать на его вопросы. Как жаль, что Ники в отъезде, – открыла подаренный Ракеловым флакончик духов «Флер д-оранж», смочила пальцы и провела за ухом. По комнате распространился нежный весенний запах. – Господи, как же мне его не хватает!»
Она переоделась, присела к туалетному столику и принялась расчесывать волосы. Отражение в зеркале задумчиво поглядывало на нее. Ирина отложила гребень и приблизила лицо к зеркалу. Ей всегда казалось, что в ней живут два существа – одно действует, а другое наблюдает, только для того, чтобы по вечерам терзать вопросами, на которые порой невозможно найти ответа.
«К счастью, сейчас не вечер», – решила обнадежить себя она, но отражение глянуло так осуждающе, что вопрос прозвучал вполне ожидаемо:
«Если для тебя все услышанное – грязь, зачем ты слушала Софи?»
«Почему ты спрашиваешь? Ведь вечер еще не наступил», – почти взмолилась Ирина.
«Какая разница? Все равно в доме никого нет. Зачем откладывать?»
«Ну да, ты ведь все равно не отвяжешься».
«Не отвяжусь, поэтому отвечай».
«Признаюсь, мне было любопытно», – смутилась Ирина.
«Но если ты слушала, даже из любопытства, чем ты лучше Елены или Софи? Значит, тебя тоже манит порок? И тебе интересно подсматривать в замочную скважину?»
«Нет! Как ты можешь такое говорить? Я еще даже не знаю, что такое порок».
«Но очень хочешь узнать, так?» – съязвило отражение.
«Нет! Я хочу знать, что такое любовь!»
«Любовь и порок идут рука об руку».
«Значит, любовь греховна?»
«Вся жизнь греховна… Если ее таковой считать…» – вспомнила Ирина слова Порфирия.
Сон все не приходил. Рой беспорядочных мыслей жалил перевозбужденный мозг. О прошедшем дне не хотелось думать. Казалось, сегодня ее окунули в грязь. С головы до пят.
«Но разве Леночка виновата? – думала Ирина. – Грязь сейчас повсюду. И скоро все просто захлебнутся ею. Забыли о чести, порядочности, совести и сладострастно лапают и поносят бывших кумиров, которым самозабвенно поклонялись, в сторону которых и посмотреть-то не могли, настолько низко гнули спины. Похоже, наступает время вседозволенности, разврата, пошлости и лжи, подобное гигантскому водовороту, который крутится все стремительнее, увлекая и засасывая все чистое, светлое и святое. Дьявольское наваждение! Может, это и есть конец света, который начался в России? И тогда понятно, почему Распутин появился именно здесь. Он просто не мог не появиться. И стоит ли удивляться, что он притягивает к себе родственные души? Подобное всегда притягивается подобным».
Перевернулась на другой бок и натянула одеяло на голову.
Телефонный звонок, разорвавший ночную тишину, был некстати. Ирина приоткрыла глаза. «Наверное, Леночка. Видно, тоже переживает, – подумала она. – Не подойду. Хочу спать. Я хочу спать», – накрыла голову подушкой.
Звонок в дверь заставил ее поднять голову.
«Господи, который сейчас час? – Ирина села на постели. – Может, отец вернулся из Москвы? Вот было бы чудесно», – накинув одеяло поверх сорочки, она босиком подошла к двери.
– Рара, это ты?
– Ирэн, милая, ну слава богу! – услышала голос Ракелова и обмерла, а потом торопливо и неловко, придерживая одной рукой края норовившего сползти одеяла, начала открывать замки.
– Ники! – все еще не веря, распахнула дверь, забыв, что не одета и не причесана.
– Ирэн, ради Бога, простите! – Ракелов, сняв шапку, стоял на пороге. На его лице, бороде, ресницах, меховом воротнике и плечах расстегнутого пальто поблескивали капельки воды и уже начавшие подтаивать снежинки, и оттого он казался еще более растерянным и милым. – Я, Ирина Сергеевна, прямо с поезда. Позвонил Трояновским, Леночка мне сообщила о вашем отъезде, вам позвонил, никто не брал трубку, и я решил отбросить все приличия, и… вот я здесь…
Ирина молча сделала шаг назад, пропуская Ракелова внутрь квартиры, и он, продолжая извиняться и говорить про метель на улице, про то, что беспокоился, потому что Сергей Ильич в отъезде, и про то, что скучал, наконец переступил порог. Она слышала его взволнованные, сбивчивые слова, но их смысл не имел значения, потому что Ирина просто слушала его голос и, обхватив себя за плечи, вглядывалась в его растерянное и такое любимое лицо.
– Холодно… – наконец едва слышно сказала она.
– А я прямо с поезда… к вам… Я очень волновался… Время такое… – Ракелов вдруг оборвал себя на полуслове.
– Холодно… – повторила она громче.
Ракелов наконец услышал и, скинув пальто на пол, прижал Ирину к себе, поцеловал, потом отстранился, глядя счастливыми глазами.
– Какие губы у вас…
– Какие? – Она улыбнулась.
– Нежные, – выдохнул он. – А воздух… Вы чувствуете, какой сегодня воздух? Воздух сегодня густой, – сказал Ракелов, поглаживая ее по волосам. – Не то что движениям – мыслям сквозь него пробраться мудрено. Для всего усилия нужны, – его голос подрагивал. – А усилия происходят от неуверенности в необходимости замысленного. Ежели делаешь что, ощущая сопротивление, значит, Бог тебе делать это не велит, дьявол сделать торопит, а душа предостерегает.