Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо
Шрифт:
– Не пришлось, к сожалению.
– Жаль. Было просто изумительно! Вызывали автора уже после второго действия. Мережковский был такой счастливый. Между прочим, – щебетала она, – я тоже иногда пишу стихи. Кстати, говорят, весьма недурно.
– Почитаете когда-нибудь? – просительно посмотрел на нее Ракелов.
– Когда-нибудь, – уклончиво ответила Ирина.
– Я просто уверен, Ирэн, что вы не недурно, а очень даже хорошо пишете! – убежденно воскликнул Ракелов. – Кстати, – он указал на темноволосого мужчину, беседующего у входа в зал с Мейерхольдом, – хотите, представлю вас Михаилу Кузмину?
– Вы знакомы с Михаилом Кузминым? – изумилась Ирина. – Быть не может! Я, знаете ли, его страстная поклонница! Очень часто в памяти всплывают какие-то его строки, и обязательно, как я в детстве говорила, «впопад». К примеру, помните его «Что случается, то свято»? Как же это верно! Именно так надобно принимать все, что преподносит нам жизнь. У него замечательный слог, и сам он такой чистый, как горный хрусталь. Ну, а вы, Ники, вам-то что нравится у Кузмина?
Ракелов замялся и даже опустил глаза.
– Можете вспомнить хоть одну его строчку? Ну-ка, ну-ка? – Она потеребила спутника за рукав. – Вот сейчас и проверим, какой вы на деле любитель поэзии.
Ракелов с полуулыбкой укоризненно покачал головой.
– Ирэн, похоже, вы испытание мне решили устроить. Ну что ж, извольте, – он, мгновенно посерьезнев, начал читать вполголоса:
В игольчатом сверканьиЗанеженных зеркал —Нездешнее исканьеИ демонский оскал…– Это мое самое любимое! – восторженно прервала его Ирина.
– Что ж, убедил я вас? – спросил Ракелов с довольной улыбкой.
– Убедили, Ники, – Ирина взглянула одобрительно. – Сдаюсь. Хотя, сказать по правде, в этих стихах мне пока не все понятно.
– Мне представляется, что смысл этих строк… – начал было пояснять он.
– Бог мой, Ники, уж не вздумали вы мне объяснять?
Ракелов растерянно замолк.
– Стихи нельзя препарировать, как лягушку! – с жаром продолжила она. – Стихи надобно пробовать вовсе не на вкус, а на послевкусие. Коли оно есть – значит, хорошее произведение. А смысл каждый понимает по-своему и не понимает тоже по-своему. – Сказав это, Ирина замолчала, задумавшись, но потом, весело взглянув на спутника, продолжила: – А с Кузминым, если честно, познакомиться очень хочу! И потому – не стану!
Заметив немой вопрос в глазах Ракелова, пояснила:
– Да-да, не стану, потому что очень люблю его стихи и потому склонна идеализировать его самого, как, впрочем, и все поклонницы его таланта. А вдруг, не дай бог, Кузмин окажется не таким, как я его себе нарисовала? Знаете, Ники, нам, женщинам, иногда достаточно какой-то мелочи – одного неловкого слова, снисходительного взгляда, банального прыща на носу или неприятного запаха, чеснока например, чтобы разрушить чувство к кумиру, которое строилось годами и казалось незыблемым.
– «Не сотвори себе кумира», – улыбнулся Ракелов, – тогда не придется переживать разочарование. Впрочем, насколько я знаю, Кузмин чеснока не употребляет, – добавил он, – да и насчет…
– Ой, Ники, – Ирина услышала звонок и, желая прекратить неудобный для себя разговор, потянула Ракелова за собой, – пойдемте же скорее в зал, перерыв заканчивается, сейчас будет самое интересное.
Они прошли в зал и расположились на своих местах. Зрители постепенно рассаживались, тихо переговариваясь и с интересом незаметно поглядывая друг на друга. Дам, как обычно, интересовали наряды и украшения. Мужчин – дамы. Наконец под громкие аплодисменты на сцену вышел Сергей Есенин…
Поэты сменяли один другого. Ирина наслаждалась. Зал казался ей одним существом, внимающим звукам поэзии, и она ощущала себя частью этого существа, распахнутого для восприятия прекрасного…
Вечер завершала похожая на Сивиллу черноволосая Анна Ахматова, одетая в белое платье со стюартовским воротником, с высокой прической и неизменной незавитой челкой:
Мне никто сокровенней не был,Так меня никто не томил,Даже тот, кто на муку предал,Даже тот, кто ласкал и забыл…Ирина почувствовала, как Ракелов осторожно взял ее за руку, и краем глаза заметила, что он наблюдает не за сценой, а за ней, будто стараясь воспринять все происходящее через выражение ее лица и эмоции.
«Какой же Ники чудесный! И как прекрасна жизнь!» – радостно подумала она.
В оживленном потоке зрителей они вышли на улицу и не спеша пошли по Литейному. Смеркалось. Холодный воздух покалывал горло. Не хотелось говорить ни о чем, потому что в ушах еще звучала музыка стихов. Постепенно прохожих на зябких сумеречных улицах становилось все меньше, да и те, что попадались навстречу, спешили домой, к теплу печей и каминов.
– Господи, как хорошо! – наконец нарушила молчание Ирина. – Какое удивительное, редкое для нашего тревожного времени чувство спокойствия и душевного равновесия!
– Я… завтра уезжаю, – вдруг глухо произнес Ракелов.
– Как уезжаете? Зачем? – Она остановилась в растерянности. – Надолго?
– Ирэн, – он взял ее за запястья, – иногда обстоятельства требуют моих отлучек. И с этим поделать ничего нельзя. У меня есть определенные обязанности и чувство долга.
– А как же я? – Ее голос дрогнул.
– Ирэн, дорогая, где бы я ни был, вы же знаете, что я… Я вернусь… и, если вы скажете «да», тотчас же поеду к Сергею Ильичу просить вашей руки.
5
– Ирина Сергеевна, что-то вы бледненькая. Устали? – Иван Иванович, пожилой, добродушный хирург, опустился на табуретку у стены и вытянул за цепочку часы из кармана. – Ого! Уж половина восьмого. Три часа без малого оперировали.
Ирина кивнула. Хоть экстренная ночная операция длилась долго, раненого спасти не удалось. Молоденький солдат, совсем мальчик, еще вечером смотревший на нее измученными от боли глазами, сейчас лежал на каталке в коридоре возле операционной, накрытый с головой простыней, уже не ожидая ничего.