Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо
Шрифт:
«Господи, сколько их еще будет? Скольких еще мальчиков проглотит война?» – тоскливо подумала она.
– Да вы не укоряйте себя, голубушка, – услышала голос Ивана Ивановича. – Мы всё сделали, что могли. А ранения в живот, сами знаете, какие.
– Тяжело, Иван Иванович, – Ирина начала раскладывать пакетики с порошками, сверяясь с листом назначений. – Боль кругом, кровь, смерть. Я, когда после дежурства подхожу к зеркалу, кажется, саму себя насквозь вижу: вот кишки, вот селезенка, вот печень. И кровь по венам. А они будто вот-вот лопнут! – Помотала головой, отгоняя неприятное видение.
– Ирочка, голубушка, вы о сердце забыли, – грустно усмехнулся Иван Иванович. – О сердце забывать нельзя. Что нам приказывает сердце, а?
– И что же? – Ирина, не поворачивая головы, отошла от подноса с лекарствами и поставила кипятиться лоток со шприцами.
– Я закурю, не возражаете? – Не дожидаясь ответа, Иван Иванович достал папиросу и, затянувшись пару раз, продолжил: – Так вот, голубушка, сердце нам велит жить. И – любить. Да-да, любить. Любить жизнь во всех ее проявлениях. Потому что жизнь у нас одна. И другой не будет, – он помолчал, попыхивая папиросой. – Главное, всегда помнить, что книгу собственной жизни мы пишем набело. Без черновиков. Находите радость даже в самые трудные минуты жизни. Когда же совсем нечему радоваться, просто подходите утром к окну и говорите: «Здравствуй, солнышко!» – Иван Иванович затушил папиросу. – Пойду я, голубушка, больных тяжелых погляжу, – он вышел из докторской.
Ирина подошла к серому бесснежному окну.
«Солнышко. Где ж его взять в этом сером городе? Совсем скоро Новый год, а на душе так безрадостно. Раньше праздник врывался в город, принося с собой запах новогодних елок и веселье, искрящееся разноцветными гирляндами и улыбками. А девятьсот семнадцатый вползает в истощенную войной страну будто нехотя, мучаясь вопросом: «А стоит ли вообще приходить? Может, еще поживете в девятьсот шестнадцатом?» Грустно. И от Ники нет вестей. Уже почти месяц прошел. После его отъезда, кажется, все вокруг окрасилось в черно-белые тона. Хотя, пожалуй, Иван Иванович прав. Надо научиться говорить солнышку «здравствуй», даже если его не видно из-за туч. Главное, что оно есть. Зная это, легче жить». Она отошла от окна. Вышла из докторской и прислушалась.
«Интересно, куда это Поликарповна запропастилась? Надо бы помыть пол и мусор вынести. Полный бак уже», – подумала Ирина и направилась туда, откуда слышался необычный для утренней госпитальной тишины раскатистый смех. Приоткрыла дверь палаты для выздоравливающих и заглянула внутрь.
Поликарповна, опершись на швабру, стояла в проходе между койками спиной к входу.
– …так что, милочки, вы говорите, а я вам объяснение скажу. И ето не смехотворство какое, а сурьезная ученость, – старушка сделала многозначительную паузу. – Исчё сызмальства мать мне мудреную книжку читала, а я смышленая была, все на ум запоминала, – она поправила косынку. – Книга ета «Трепетник» называется. Так что, говорите скоренько, а я поясню, пока доктора не слышут. Где, говоришь, милок, у тебя трепещет? – обратилась к рыжеволосому парню, забинтованной рукой утиравшему слезы, выступившие от смеха. – Ага, вот тут, в руке, – понимающе кивнула старушка. – Ето просто, ето я тебе так скажу – «Аще в згибе левой руки потрепещет, кажет болезнь головы и студ всему телу, а после пот», – глянула с торжеством. – Во, глядикося, пот у тебя, милок, аж по всему телу. Я же говорю, не смехотворство ето.
– Поликарповна! – Ирина услышала голос пожилого солдата, совсем недавно переведенного в эту палату. – А у меня вот тут с утра трепещет, – приложил руку к груди. – Просто мочи терпеть нету, – пожаловался он, сделав серьезное лицо.
– Чаво смеяться? – возмутилась старушка, строго оглядев других больных, которые, приподнявшись на койках, а некоторые даже подойдя поближе, с трудом сдерживали смех, наблюдая за народной целительницей. – Ето, милок, – повернулась к солдату, – у кого грудные титьки трепещут, то будет во сне греза великая. Так что глазья свои прикрывай и жди грезу.
Хохот раненых раскатился по палате.
– А у меня…
– Нет, сперва мне скажи…
Поликарповна, краем глаза уже заметив стоявшую в дверях Ирину, засуетилась.
– Не-ет, милочки. Последнему скажу и пойду. Ну вас к лешему. Греха с вами не оберешься. Где, говоришь, у тебя трепещет? – посмотрела на раненого с забинтованной ногой. – А, ето так означает: «Колено левое потрепещет, – покосилась на Ирину, – кажет страх и переполох».
Ирина, пряча улыбку, вышла в коридор. Поликарповна, подхватив ведро и швабру, поспешила за ней.
– Поликарповна! – Ирина сделала строгое лицо. – Я же просила пол в докторской помыть. Сколько ждать?
– Ох, бегу, эх, бегу, удержаться не могу! – Позвякивая ведром, старушка с невинным видом засеменила по коридору.
«Вот уж кто, наверное, не то что с солнышком – с каждой птичкой здоровается», – улыбнулась Ирина ей вслед.
– Что там? Опять Поликарповна чего учудила? – добродушно поинтересовался Иван Иванович, когда Ирина вернулась в докторскую.
– Учудила. Скоро вас, Иван Иванович, будет учить, как раненых выхаживать. Вот спросите ее, к примеру, можно ли ампутированный палец заново вырастить? Получите изумительный ответ, уж будьте уверены!
– Гм-м… – кашлянул доктор. – Поликарповна! – позвал в открытую дверь.
– Чавось? – тут же заглянула в комнату бойкая старушка, будто ждала.
– Зайди, – приказал Иван Иванович.
– Чавой-то? – зашла в комнату и остановилась посередине, поглядывая то на доктора, то на Ирину, которая отошла к раковине и, отвернув кран, принялась старательно мыть руки, наблюдая за происходящим через отражение в зеркале над раковиной.
– Гм-м, тут вот какое дело, Поликарповна, – Иван Иванович с озабоченным видом покручивал в руках папиросу. – Мы тут, видишь ли… так сказать… – начал было он, пытаясь сформулировать вопрос.
– Да не телись ты, милок, чай, не девка я. Надо чего? – Поликарповна хитро взглянула, всем своим видом напоминая озорного подростка, который, войдя в класс, прикидывает, намазать ему клеем стул учителя прямо сейчас или чуть позже.
– Хотел у тебя, подруга, спросить… – задумчиво продолжил Иван Иванович.
Ирина плеснула холодной воды себе в лицо, завернула кран и уткнулась лицом в полотенце.
– Скажи-ка мне, Поликарповна, – Иван Иванович наконец справился с формулировкой вопроса, – есть ли в народе средство, подходящее, по твоему разумению, чтобы палец ампутированный, ну, то есть отрезанный от руки, мог заново вырасти. А? – Посмотрел вопросительно.
– Чаво ж нет? – приободрилась старушка, всем видом выражая готовность помочь. – Есть. Это тебе для науки надобно? – понимающе поинтересовалась она.
Иван Иванович кивнул.
– Тады слушай. Значится, так. Берешь голову лягушки… – Поликарповна недоверчиво взглянула на доктора, в уголках глаз которого затаилась улыбка. – Тебе ето для смехотворства аль для дела? – уточнила она еще раз на всякий случай. – Для дела, так записывай.
Иван Иванович снова кивнул и, расположившись за столом, послушно взял лист бумаги и карандаш.