Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни
Шрифт:
Не мое дело поджимать губы по поводу поведения окружающих — я только дивился, как легко сумел раствориться в окружающей среде. Когда я ушел из клиники Лейхи и перебрался на второй год резидентуры в госпиталь для ветеранов, мне пришлось гораздо тяжелее. Там выживали только толстокожие. Почти весь персонал курил, чтобы сбросить напряжение. Наши лечащие врачи предпочитали пыхать трубочкой, что придавало им профессиональный вид, а мы, сотрудники попроще, смолили сигареты. Врачи и обходы иногда делали с сигаретой во рту. Один из таких врачей-курильщиков был светило гастроэнтерологии, редактор «Медицинского журнала Новой Англии». Никто не спрашивал его, что он думает о вреде курения, — наверное, никому это и в голову не приходило. Умер он от рака пищевода, не дожив и до семидесяти.
Мы, конечно, не одобряли, когда больные курили, и предупреждали их, как это опасно. А потом в свободную минутку я выглядывал в окно — и видел, как больной, которому только что сообщили, что у него рак легких, бежит через улицу в магазинчик за блоком «Лаки Страйк».
Почему-то очень многие врачи живут с убеждением, что уж им-то болезнь не грозит. Наверное, это механизм психологической защиты, результат непомерного самомнения (как только начинаешь прилично зарабатывать, резонно увериться в собственной неуязвимости), однако тому есть и вполне реалистичное обоснование — когда имеешь дело с таким количеством болезнетворных микроорганизмов, иммунитет укрепляется. (В частности, именно поэтому СПИД в начале восьмидесятых стал такой загадкой для медиков: первые больные были в основном молодые люди с хорошим иммунитетом. По иронии судьбы ВИЧ атаковал их первыми именно потому, что у них было достаточно белых кровяных телец — а они служат идеальными хозяевами для ретровируса. Вот почему поначалу многие врачи приходили к ошибочному выводу, что-де болезнь поражает этих молодых людей, поскольку все они — активные гомосексуалисты.) В Индии медицинская помощь в основном бесплатна. В Штатах мне в перспективе светил доход, открывавший двери в высшее общество.
Все это не обходило меня стороной — однако меркло по сравнению с ультрасовременной медициной, которую я изучал. Десять лет назад я разинув рот глядел на Раттана-чачу, а теперь и сам стал важной шишкой с бокалом виски в одной руке и сигаретой в другой, особенно по пятницам, когда весь персонал собирался, чтобы расслабиться после трудовой недели. И все же в то время Америка была для меня еще не домом, а временным прибежищем. Я считал, что после резидентуры по общей терапии поеду домой, в Индию. Когда родные, заливаясь слезами, провожали меня в аэропорту Дели, эта мысль их утешала.
Я старался почаще звонить домой, чтобы быть в курсе всех дел. К счастью, у родителей был домашний телефон, однако мне не хотелось обременять его расходами на «вызов абонента» — когда звонишь конкретному человеку, — поэтому мы прибегали к уловке: отец брал трубку, отклонял вызов, а потом перезванивал мне, но вызывал уже не конкретного абонента, а номер, так было дешевле. Если рядом оказывался Санджив, у меня было ощущение, что мы близки по-прежнему.
Когда я пошел в медицинский институт, то забросил крикет, а Санджив играл по-прежнему. Вообще-то сохранять страсть к крикету в Америке было трудно, здесь этого вида спорта не знали, поэтому я понемногу перестал за ним следить. В мои обязанности старшего брата входило пенять Сандживу за не самые хорошие оценки в институте. Почему он не старается? Это меня очень тревожило. Обязанности свои я исполнял ревностно, и мне в голову не приходило, что все мои нотации и увещевания крепко раздражают Санджива.
А самое странное в ассимиляции было связано с рождением нашей дочки Маллики. Рита была беременна и готовилась лететь рожать в Индию. Один наш знакомый отозвал меня в сторонку и предупредил, что если девочка родится не на территории США, то не сможет впоследствии стать президентом. В 1970 году об этом едва ли стоило задумываться, но я встревожился. А вдруг моя малышка захочет занять самый высокий пост в стране? Неужели из-за меня ее упования пойдут прахом? И мне пришлось некоторое время копаться в себе и уговаривать себя, что мы приняли верное решение — и только потом я понял, что это не самая большая проблема.
В чем мне так и не удалось сделаться подлинным американцем, так это в спорте. Я несколько раз пытался уговорить приятелей создать команду по хоккею на траве. Убеждал их, что это замечательный вид спорта, в котором Индия рассчитывает на олимпийские медали. Однако энтузиазму моему пришел конец, когда мне сообщили, что в хоккей на траве в Штатах играют только девочки. Серьезный хоккей — это хоккей на льду, жесткий контактный вид спорта. Во всем, что происходит на льду, я не мастак. Когда я упомянул классический футбол, на меня только оторопело вытаращились. Я не знал, что Америка — единственная страна на свете, где никто не увлекается футболом: в него только-только начинали играть дети из престижных пригородов. Я не сдавался, выучил сложные правила бейсбола и американского футбола (и быстро научился называть его просто футболом, как принято в Америке), но на этом мои поползновения внедриться в американский спорт закончились.
На самом деле я постоянно замечал, что из-за меня всем делается неловко. Когда Санджив через два года после меня тоже поступил в медицинский институт, родители могли сказать себе, что достигли одной из главных целей в жизни. Дело не в том, что их сыновья не будут знать нужды, дело не в том, что правильное воспитание сделало их детей счастливыми. Главным была дхарма — это и есть отличительная особенность индийской жизни. Не помню, чтобы мама много сердилась, когда мы были маленькие, но если ей случалось разозлиться на отца, тот все улаживал одной-единственной фразой: «Такова моя дхарма». Это действовало как по волшебству: мама тут же переставала предъявлять претензии и отметала всяческие сомнения, и у нее даже лицо делалось довольное. Если ее супруг следует дхарме, все будет хорошо. Дхарма — понятие многослойное. Это и твоя работа, и правильное выстраивание жизненного пути, и твой долг. Как учат уже тысячи лет, дхарма есть невидимый закон, который скрепляет воедино саму жизнь, будь то жизнь человека или жизнь вселенной. Разбойник с большой дороги нарушает человеческие законы, общество не принимает его, но на задворках индийского сознания бандит-дакоит, который и сына своего учит быть дакоитом, следует своей дхарме, даже если его в конце концов настигнет пуля полицейского. Не знать свое место в порядке вещей — это немыслимо.
Да, дхарма может показаться грубым упрощенчеством. В светской жизни, которую ведут большинство образованных индийцев, если ты богат, значит, Бог улыбается тебе. Деньги сияют, как нимб. Если у тебя «мерседес», вся улица знает, что вселенная на твоей стороне. Мир устроен так, что бедняки несут свои горести в храм, а богачи нанимают браминов в частные гуру, чтобы те льстили им и утешали.
Вообще-то, когда я приехал в Америку, было некоторым облегчением отделаться от всего этого. Не припомню, чтобы я в первые годы хоть раз задумывался о дхарме. Большинство молодых докторов не были обременены семьями. В свободное от работы время я водил с ними компанию, однако по пятницам вечером, когда мы вместе выпивали и курили, они могли расслабляться весь вечер, а я был вынужден уходить домой, к семье, в самый разгар веселья. Зато совесть моя была чиста, и я мог смело поставить себе галочки по всем пунктам в анкете дхармы — и так поступал всю свою жизнь и мой отец.
Маленький мальчик, воспитанный на Западе, любуется образом Иисуса Христа с невинным агнцем на коленях; маленький мальчик, воспитанный в Индии, любуется образом Кришны, поднимающего одним пальцем целую гору. Легенда гласит, что одной деревушке грозили страшные бури и грозы, и Кришна, чтобы уберечь ее, поднял огромный холм Говардхана и держал над деревней, пока опасность не миновала. Зачастую на иллюстрациях к этой легенде изображено, как радостные жители деревни подпирают холм шестами: Господу не нужна наша помощь, но исполнять свои обязанности все равно надо. Иисус Христос говорил: «пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие», и считается, что делал он это ради их блага. Кришна хочет несколько иного — чтобы все были в безопасности. А если идешь туда, куда ведет тебя дхарма, то следуешь путеводной нити, которая никогда не порвется. Практически каждый раз, когда принимаешь какое-нибудь решение, нужно проверять, соответствует ли оно дхарме, и если нет, жди беды. Это может быть и мелкая неприятность, и огромная трагедия, которая поломает тебе жизнь. Беда — это не просто трудность или неприятность, она означает, что ты сбился с пути. Поскольку понятие дхармы для западного человека почти ничего не значит, стоит задуматься, что, собственно, происходит: Индия открыла некий тайный ключ к мирозданию или просто упрямо следует устарелым представлениям.
Буквально исполнять невидимые законы очень трудно, поэтому дхарма описана набором вполне конкретных правил, передающихся из поколения в поколение. Однако этот набор обрастал новыми правилами — и в результате вся эта конструкция необычайно усложнилась и не давала продохнуть. Если бы брамин из высшей касты досконально следовал ритуалу, изложенному в индуистских священных текстах, это занимало бы у него круглые сутки, и ему некогда было бы просто жить. Однако для практических целей в правилах предусмотрены послабления. Отец следовал дхарме уже тем, что с честью исполнял свои профессиональные обязанности, его сыновья переняли семейную дхарму, поскольку последовали по его стопам и тоже стали врачами. Если мама и хмурилась иногда, когда отец слишком щедро раздавал деньги, дхарма спасала его, поскольку щедрость предписана законом. Если иметь в виду только это и ничего больше, дхарма не дает человеку сойти с пути истинного, с пути добродетели. Однако заручиться одобрением свыше в повседневной жизни — это примерно то же самое, что верно следовать предписаниям Корана или законам Талмуда, который определяет поведение ортодоксальных иудеев. Специфически индийская тонкость заключается в том, что дхарма — неотъемлемая часть природы человека, она инстинктивна. Если ты оступился, то сразу это чувствуешь. На сцену выходит совесть, и вот тогда-то и становится ясно, что от слова «невидимый» никуда не уйти. На каждом этапе жизни я строил свою личность из невидимых кирпичиков. Я их по определению не видел, но если бы десятилетия спустя я посмотрел в зеркало и обнаружил бы там человека средних лет, который был бы узколобым, гордым, эгоистичным, суетным — или оказался бы наделен любыми другими нежелательными качествами, — этот недостаток был бы результатом процессов, развивавшихся много лет. И винить в этом я мог бы только себя — за то, что в жизни мне не хватило осознанности. Дхарма посылает нам сигналы ежедневно. Мельчайшие неурядицы — это на самом деле зашифрованные послания в глубины «Я». Понять это «Я» помогает, пожалуй, лишь сравнение с коралловым рифом, который медленно-медленно, исподволь растет на океанском дне.